Дело, которому служишь
Шрифт:
Он был среднего роста, полный, с добродушным круглым лицом, которое становилось строгим, когда он, делая доклады на собраниях, надевал очки в светлой оправе. Обычно очков он не носил. Припухшие верхние веки придавали его лицу постоянное выражение только что проснувшегося человека. Это выражение не исчезало, даже если Крагину приходилось провести одну-две ночи без сна.
Минувшую ночь Крагин почти не спал. До двух часов он знакомился с партийными документами летчиков, прибывших из запасных полков, а в пять утра начались полеты в дивизии Рубакина. Крагин был на аэродроме вместе с Полбиным, а
Теперь он ехал в дивизию Дробыша. Машина быстро катилась по ухабистой дороге, изрядно искромсанной гусеницами танков. По обеим сторонам поднимались хлеба, густо обсыпанные пылью. Светло-синие васильки и нежноголубые волошки утратили свой натуральный цвет.
Крагин молча смотрел вперед и думал о командире корпуса, с которым работал уже третий месяц. Полбин сразу понравился ему своей прямотой, умением принципиально подходить к решению и больших и малых вопросов, а особенно тем, что он, приступая к делу, которое касалось всего соединения, начинал с партийной работы. "Надо поднимать партийные массы, Филипп Иванович", - говорил он тотчас же по получении важных приказов командования. У Крагина был большой личный опыт, но он не считал свое самолюбие ущемленным, если Полбин сам подсказывал план проведения партийных активов и других мероприятий, то-есть как бы перехватывал инициативу у заместителя по политической части.
Единственное, что поначалу казалось ему неправильным в действиях командира - это стремление Полбина лично проводить занятия с летчиками на всех аэродромах. В разговоре с командиром дивизии Рубакиным, резким, самолюбивым человеком, Крагин пытался выяснить его точку зрения на этот вопрос и убедился, что Рубакин не совсем доволен частыми визитами командира корпуса. Рубакин считал, что его подвергают излишней "опеке".
"Так ли это?
– думал Крагин.
– Нет, пожалуй, Рубакин не прав. Если бы у него был опыт Полбина как летчика, тогда обида была бы резонной. И даже не столько важен здесь летный опыт, сколько умение проводить занятия, находить правильную методику. Нет сомнения, Иван Семенович именно эту цель и преследует: показными занятиями научить всех своих командиров работе с молодняком".
Машина подошла к аэродрому, но вынуждена была остановиться на окраине летного поля: садились самолеты. Крагин подсчитывал их, насчитал девять. Значит, вернулись все. Генерал догадался, что это девятка, которую в этот день должен был повести Дробыш, - вылет обученных экипажей.
Крагин подъехал к командному пункту, когда Дробыш в шлемофоне, с планшетом в руках докладывал Полбину о полете. Они вместе смотрели на карту и не заметили тихо подъехавшей машины. Крагин прислушался, не открывая дверцы.
– Сколько их там?
– спросил Полбин.
– Нельзя было подсчитать, зенитки мешали, - ответил Дробыш. Он часто сыпал словами, и они казались маленькими, круглыми, подстать ему самому.
– Но я сфотографировал, товарищ полковник, сфотографировал...
– последнее
– Надо сейчас же проявить пленку и дешифровать. Распорядитесь.
– Сейчас сделаю, - ответил Дробыш и пошел к землянке.
– Побыстрее!
– крикнул ему вдогонку Полбин.
– Да спросите Пчелинцева насчет Панина...
– А что?
– повернулся на ходу Дробыш. Увидев Крагина в машине, он приложил руку к шлему в знак приветствия. Крагин кивнул, открыл дверцу.
– Он скажет!
– Полбин повернулся.
– А, приехал, Филипп Иваныч! Подкрался и молчишь...
– Не хотел мешать, - сказал Крагин.
– Что там Дробыш нашел?
– Аэродром. Большой базовый аэродром немцев. Стягивают силы.
– Он его бомбил?
– Кто, Дробыш? Нет, обнаружил на обратном пути, когда уже без бомб шел. Но база, видимо, большая. Немцы его долго прятали. Судя по всему, это аэродром, на который подтягиваются резервы. Оттуда они будут разлетаться на оперативные точки. Надо бы их упредить.
– Полбин потер кулак о кулак.
– А как это сделать? Послать еще девятку?
– Думаю, днем не разрешат. Там очень сильная зенитная охрана, будут потери. Ночью бы надо... Ты обедал?
– Нет.
– Пойдем пообедаем.
Они вошли в лес. В столовой было уже пусто. Присев у края стола, они подождали, пока проворная Катя подала им суп.
– Ты, я вижу, всласть полетал, Иван Семеныч, - сказал Крагин, подсаливая и без того соленый суп.
– Всласть! Ты только послушай: "бочки" вертел.
– На "Петлякове"?
– Да.
Крагин удивленно поднял брови.
– Ты?
– Сначала Панин, а потом я. Панин - это разведчик, знаешь?
– Знаю. Так неужели "бочка" получается?
– Отлично получается.
– Полбин довольно усмехнулся.
– Панин, оказывается, давно с такой мыслью носился, расчеты составлял, обдумывал. Потом вырвался в воздух на свежих моторах и крутнул. Не утерпел, говорит...
– Значит, без ведома командования? Это ты насчет "бочек" Дробышу сказал, чтоб узнал у Пчелинцева?
– Да. Я думаю, что за самовольничанье Панину трое суток по меньшей мере полагается. Надо для порядка...
– Постой, Иван Семенович, - глаза Крагина стали совсем маленькими, - но ты и сам "бочки" делал? Как же так?
Полбин понял намек и рассмеялся.
– Во-первых, я делал потом, а наказание полагается зачинщику. А во-вторых, если бы не закон дисциплины, требующий взыскивать за нарушения, я бы Панина простил.
– Пока не вижу логики.
– Объясню. Я тебе рассказывал о Синицыне?
– Да. Его дело будет разбираться в партийном порядке.
– Следует, конечно. Так вот Синицын болтал, что "Петляков", дескать, тяжеловат, с трудом маневрирует в зоне зенитного огня. Это, безусловно, ерунда, сам Синицын тяжеловат, а не "Петляков". Но такой слушок на молодняк может повлиять, помешает в учебе. И тут панинская дерзость весьма кстати. Его опыт доказывает изумительную маневренность нашей машины, во-первых. Он доказывает ее высокий запас прочности, во-вторых. С этой точки зрения "бочки" Панина есть выступление новаторское...