Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой
Шрифт:
Милая Eudoxie, уверена, что письмо мое тебя удивит – ты не ждешь вестей от своей легкомысленной Мари. И однако, я решилась к тебе писать – поделиться некоторыми жизненными наблюдениями. Помнится, мы с тобой хорошо сошлись в Москве, ты всегда казалась мне надежной подругой, хотя и слишком «добронравной», на мой вкус. Скажу тебе, что Европа – это единственное место, где можно получать удовольствие от жизни. В любом уголке нашей бедной родины чувствуешь на себе безумную жизненную тягость – то ли от казенных порядков, то ли от угрюмства и непросвещенности людей, то ли от сурового климата и дурной погоды… но умолкаю, ибо посылаю мое письмо обыкновенной почтой.
Посмотрела
Правда, если говорить о наших соотечественниках, далеко не все из них соответствуют названию европейца, многие еще застыли в допетровской азиатчине.
Имею в виду сразу нескольких лиц, они хорошо знакомы тебе по Москве. Расскажу про одного. Гал – хов – очень симпатичный и образованный господин, приятель Огар – ва и его догматического жестокосердого друга. Встречаясь с ним в России на наших московских «сходках», ощущала на себе его восхищенное внимание. А тут несколько месяцев пришлось провести рядом в Берлине и могу сказать: этот человек точно был в меня влюблен. И что же? Вместо того, чтобы пойти настречу своему чувству, он написал мне длинное письмо, объясняя свою позорную нерешительность тем, что я жена Огар – ва. Ему, видите ли, было необходимо, чтобы я ушла от мужа, бывшего ему приятелем, к тому же, человека «богатого и известного»…
Зная тебя, дорогая Eudoxie, боюсь, что и ты отчасти разделяешь эти старозаветные мнения, ныне ставшие соблазнительным, но ветхим прикрытием для слабых душ. Однако скажи мне, моя милая, для чего мы, женщины, читаем и восторгаемся Жорд Зандом? Только ли для того, чтобы, закрыв книгу, промолвить: все это сказки, в серой и обыденной дейстительности такое невозможно? Уверяю тебя – возможно. И даже среди российских мужчин находятся такие, что готовы увести избранницу от «богатого и известного мужа», да и от приятеля, если они настоящие мужчины и их толкает на то истинная страсть.
Помнишь ли петербургского художника Сократа Воробьева? По приезде в Петербург мы с Огар – ым несколько раз встречали его то тут, то там. Чуть ли не твой муж представил его Огар – ву, который, увидев его маленькие северные пейзажики, тут же загорелся и провозгласил Сократика истинным Сократом пейзажной живописи… Думаю, что он погорячился, хотя и не отрицаю наличия у Сократа некоторых способностей, что (кроме наличия отца – академика живописи) помогло ему претендовать на пенсионерство в Европе. Мы встретили его вместе с еще двумя стипендиатами Академии по дороге в Берлин.
Не буду описывать нашего романа, который сейчас в самом разгаре. Спросишь, как принял Ога – в такой оборот событий? Как мне кажется, очень разумно. Он, как ты знаешь, начисто лишен мужского самолюбия и эгоизма. Он увидел в Сократе достойного меня человека и мило устранился, сознавая всю фальшь и односторонность нашего с ним брака.
Прекрасно знаю, что кажусь тебе вульгарной и безнравственной, но тешу себя сознанием, что ты, Eudoxie, всегда прощала мне и мой «вздорный» характер, и мои «маленькие женские слабости», во всяком случае, умела их объяснить…
Огар – в, как тебе, наверное, известно, сейчас в России. Поехал, как сам мне сказал, «освобождать крестьян» и делать из них «вольных работников». Не вмешиваюсь в его хозяйственные дела, но вижу, что помещик он никудышный и, боюсь, «заводчик» будет такой же. Впрочем, деньги он обещал высылать мне исправно. Еще до нашей поездки Огар – в, по моей просьбе, распорядился насчет моей материальной независимости – на случай его смерти.
Так что надеюсь подобрать хотя бы крохи когда – то мильонного, ныне быстро тающего состояния. За границей деньги уходят со сказочной быстротой. Жизнь в Европе дорога, к тому же, мы с Сократиком не сидим на одном месте. Пока можешь писать мне по этому адресу в Ниццу, к весне же мы переберемся южнее, поближе к Неаполитанскому заливу, а лето хотим провести в путешествиях по Франции, Германии и Швейцарии…
Итак, жду твоего ответа, моя милая добродетельная Eudoxie, привет ветреному Пан – ву.
Твоя Мария.
Странные капризы судьбы. Было мне невдомек, что всего через пять – шесть лет по получении этого письма сама я буду едва ли не в более двусмысленном положении, чем бедняжка Мари, а присмотр за ее денежными делами, который со временем она мне препоручит, обернется катастрофой для меня и для Некр – ва. Но напишу об этом в своем месте.
В сороковые годы все русские дворяне спешили съездить за границу. До французской революции 1848 года и прогремевшего у нас спустя год «дела Петрашевского» отправиться в заграничный вояж было довольно легко. Как правило, в просьбе о заграничном паспорте (утверждаемой на самом верху!) указывалась необходимость «поправления здоровья» и «лечения на водах», которая удостоверялась справкой от врача, выписывавшего ее, хоть и не даром, но без особых задержек.
В 1844 году и мы с Пан – ым впервые отправились в заграничное путешествие. Дабы раздобыть денег на немалые будущие расходы, Пан – в заложил имение в Опекунский совет, как делали прочие российские помещики, возжаждавшие пропитаться европейским духом за счет российских крепостных мужичков. Демократка и по происхождению, и по взглядам, я смотрела на это с неодобрением; радовало лишь то, что, по моему настоянию, Пан–в отпустил на волю часть дворовой прислуги.
Тогда – то я в первый раз оказалась в краях, о которых писала мне Мари. Тогда же с нею увиделась в просторной квартире в самом центре Берлина. В первый момент я ее не узнала. И не только из – за пышно взбитых пепельных кудрей, удивилась слегка одутловатому и потерявшему былую живость лицу, слишком полным плечам, выглядывавшим из – под широкого белого пеньюара. Признаться, я не в первую минуту догадалась, что Мари беременна. Она кинулась мне навстречу, закружила на месте, потом стала оглядывать.
– Ты нисколько не изменилась, все такая же барышня, «артисточка» с твердым неженским характером. Правильно я тебя определила? А куда ты дела своего Пан – ва?
– Мой Пан – в, как только мы приехали в Берлин, бросил меня на произвол судьбы и отправился по знакомым. Вряд ли он вернется до полуночи. Здесь пропасть русских, много журналистов из Москвы и из Петербурга.
– Например, Огар – в.
– Как, он тоже здесь?
Мари улыбнулась и показала рукой вокруг себя.
– Его здесь нет. Но он в Берлине, собирается прийти к ужину.
Она приблизила свое лицо к моему и прошептала как заговорщица:
– У меня так много накопилось для тебя рассказов.
Я была рада, что Мари оживилась. Мне уже не так больно было смотреть на ее оплывшее лицо, тяжелые складки у губ…
– Ты… ты … извини, но мне показалось…
– И правильно тебе показалось, я жду ребенка… слава Богу, уже недолго осталось, – она вздохнула, но тут же снова заулыбалась. – Герр профессор объявил, что не позже, чем через месяц.
– Извини, Мари, это ребенок не Огар – ва?