Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
Проблема, возникающая при попытке провести границу между большинством и меньшинством, связана с растущим многообразием мирового сообщества, в результате чего среди любого меньшинства можно встретить индивидов, находящихся в оппозиции к своей группе. Если же представить карикатурный скандал как конфликт между большинством и меньшинством, то в таком случае следует всячески поощрять мусульман, которые борются за право исповедовать свою веру иначе, чем большинство. При этом по мере определения, кто имеет право говорить оскорбительные вещи, а кто нет, может появиться “двойная бухгалтерия”. Кроме того, мы фактически ставим под сомнение необходимость отстаивать принцип существования прав личности независимо от культуры, национальности, религии, класса, принадлежности к большинству и меньшинству. Разрушается сама идея универсальных
Думаю, в XXI веке человечеству все нужнее защищать универсальные права, приближаясь к общим правовым нормам, так как все общества становятся все более мультикультурными, мультиэтническими и мультирелигиозными. Если принять за идею право человека вообще не подвергаться никаким оскорблениям и последовательно повсеместно продвигать ее, то вскоре можно прийти к “тирании молчания”. Едва ли тогда найдется высказывание, которое в той или иной степени нельзя будет расценить как оскорбительное. Есть и другой вариант: определить минимальный набор универсальных ограничений свободы слова, необходимых для мирного сосуществования людей независимо от их различий.
Для меня граница свободы слова проходит там, где начинается подстрекательство к насилию, то есть при непосредственной опасности того, что за высказыванием последуют какие-либо враждебные действия. Я имею в виду, что в первую очередь нужно защищать того, кто выражает свое мнение, а не то, в отношении чего оно высказывается. Во время карикатурного скандала из-за смешения понятий иногда утверждалось, что рисунки оскорбили свободу вероисповедания мусульман — не потому, что призывали к насилию против группы, ставшей объектом высказывания, а потому, что насилие шло от группы, которая посчитала себя оскорбленной ими.
Я верю, что первая поправка к американской конституции, наделяющая свободу слова особым статусом, содержит именно то условие, которое сослужит наилучшую службу новому миру. Чем более многообразным будет общество, тем выше будет его потребность в многообразии высказываний. Значит, необходимо пересмотреть те положения конвенций о правах человека, которые требуют ввода уголовной ответственности за высказывания, содержащие ненависть и дискриминацию, но не представляющие реальной опасности. Такие высказывания могут не иметь практической ценности для дискуссии (и обычно не имеют), но их запрет обойдется обществу еще дороже. Негативным последствием запрета может быть то, что европейские страны окажутся разделены законами о наказании за богохульство, за отрицание Холокоста и преступлений коммунизма, за проявление расизма — в общем, законами, предусматривающими ответственность за разного рода оскорбления. Статьи уголовного кодекса о клевете вполне способны защитить граждан, ставших жертвой ложных обвинений.
Когда весной 2009 года я брал интервью у Салмана Рушди, упомянутое в начале этой книги, он много говорил об экзистенциальном и политическом значении права рассказывать свою собственную историю. Его слова произвели на меня сильное впечатление и задали направление моей книге, которое мне было сложно самостоятельно сформулировать до встречи с писателем.
Во время интервью я попросил Салмана Рушди посоветовать читателям газеты три книги. Отвечая, он первым назвал роман пакистанской писательницы Камилы Шамси “Сожженные тени”. Я положил ее в чемодан, когда осенью 2009 года отправился на семинар в Париж, посвященный проблемам иммиграции и интеграции в Европе и США. Я давно позабыл, о чем говорили на семинаре многочисленные эксперты, но по-прежнему вспоминаю персонажей книги Шамси, их диалоги и посещаемые ими места, описанные ею встречи и конфликты на разных континентах: Нагасаки в 1945 году, когда Япония подверглась атомным бомбардировкам, Дели в 1947 году, незадолго до раскола британской колонии на Пакистан и Индию, Пакистан при диктаторе Зия-уль-Хаке в 1982–1983 годах, после советского вторжения в соседний Афганистан, и медленная, но упорная исламизация страны, которую Исламабад так и не преодолел, теракт в Нью-Йорке в 2001 году и последовавшая затем война в Афганистане. Шамси писала о дружбе и отношениях, которые выдерживали проверку временем, преодолев все непонимания и конфликты, или разбивались. Верность постоянно подвергалась испытанию, а предательство переставало быть однозначным понятием, когда люди образовывали связи через границы. Происходило
По духу роман “Сожженные тени” чем-то напоминает и эту книгу, и семинар в Париже. Он о том, как нужно относиться к многообразию и существующим различиям, о том, как жизнь ставит людей перед выбором и заставляет искать ответы на вопросы: кто есть “мы” и “они”? откуда мы пришли и куда идем? как люди, имеющие различное происхождение, историю и религию, могут жить в мире и согласии? как остаться верным себе, не оттолкнув от себя других? Словом, что ждет нас в мире, где каждый на своем жизненном пути встречает так много чужаков, как никогда прежде.
Осенью 2009 года в Лондоне я взял интервью у Камилы Шамси. Мы обсуждали ее роман. Я рассказал ей идею Рушди, что каждый должен иметь право рассказывать свою историю именно так, как он или она хочет; что для Рушди это сущность того, кто рассказывает историю. И что благодаря этому свобода слова стала бы не только политическим правом в демократическом обществе. Она приобрела бы новое значение, более фундаментальное и экзистенциально независимое от общественно-политического устройства конкретной страны. Право рассказывать свою историю стало бы необходимым условием, чтобы человек мог называть себя человеком, а оскорбление свободы слова в таком понимании являлось бы не только политическим правонарушением, а преступлением против человеческой природы.
Я спросил Шамси, согласна ли она с этими рассуждениями и что думает о связи между свободой слова и человеком как существом, рассказывающим историю. “Самое досадное, что есть в нас, людях, — это то, что нам может прийти в голову перестать использовать свою фантазию. Не пытаясь представлять в воображении окружающий мир, мы теряем не только способность рассказывать о своей жизни, но и возможность понимать других, — ответила Камила. — Странно, что так случается. Ведь мы с детства сочиняем свои истории и слушаем рассказы других. Именно через истории мы устанавливаем друг с другом контакты и связи. Рассказывая истории, мы создаем ощущение сопричастности. Какую часть своей истории я хочу разделить с тобой? Какие из своих историй я должна рассказать тебе, чтобы ты понял, кто я есть? Так что — да. Я согласна с тем, что это имеет фундаментальное значение, поскольку затрагивает глубокую потребность в установлении связей с окружающим миром”.
Шамси высказала мысль, что воображение человека играет важную роль в формировании способности отождествить себя с другим человеком, поставить себя на его место. По ее словам, это позволяет человеку замечать и использовать не только собственный опыт. Как бы далеко ни простиралась способность представлять себе другие миры, при встрече с представителями чужих культур все равно возникают трудности. Здесь важно, насколько человек морально готов задействовать свою фантазию и силу воображения. “Именно фантазия заставляет мир открыться. Пословица гласит, что если не можешь что-то вообразить, то не сможешь и заставить это сбыться”.
Я спросил, следует ли понимать, что для нее существует связь между способностью поставить себя на место другого и способностью рассказывать истории. “Это я и имею в виду. Есть люди, которым интересно говорить лишь о самих себе. Если говорить о человеке как о существе, рассказывающем истории, то это лишь одна сторона медали. Настолько же важно иметь право и способность слышать истории, которые рассказывают другие, поэтому мы сейчас говорим именно об обмене историями”.
Ее слова задели меня за живое. “Именно в этом, — подумал я, — суть истории о “карикатурах на пророка Мухаммеда” — в свободе и праве рассказывать такую историю, которую желаешь, а также в способности и праве других ее слышать”. У многих нет ни права, ни возможности рассказывать свою историю, потому что их подвергают преследованиям и всячески угнетают. Кто-то не осмеливается рассказывать свою историю из страха перед враждебной реакцией. А кто-то еще рассказывает свою историю, но дорого платит за это — его ждут угрозы, насилие или лишение свободы. Наконец, у кого-то есть и право, и возможность рассказывать свою историю, но он затрудняется представить себе мир, отличный от собственного, или просто не желает слушать истории, разрушающие сформировавшееся у него восприятие действительности.