Дело портсмутских злочинцев
Шрифт:
Наказав себе проснуться с четырьмя склянками утренней вахты, Хоар спокойно спал до указанного времени. Перед выходом из гостиницы в сереющем рассвете он надел чистую черную рубашку.
На обычном месте дуэлей — возвышающейся над городом узкой площадке — его спутники вынуждены были ждать своей очереди, пока двое дрожащих юношей закончат свою встречу.
— Я перекинулся несколькими словами с секундантом вашего противника, — признался Беннетт, пока они стояли в ожидании. — Он не был в курсе интересных фактов, связанных с вами, пока я не рассказал ему. Он собирался упомянуть их своему принципалу.
Пока Хоар слушал его, пистолеты обоих юношей выстрелили со слабыми хлопками. Очевидно, их секундантам хватило здравого смысла зарядить пистолеты половинными зарядами. Один дуэлянт выронил пистолет и с криком боли схватился за поцарапанную руку; другого обильно вырвало на самого себя. Затем оба соперника и их спутники удалились рука об руку, оставив за собой ободряющий запах сгоревшего пороха и отвратительную вонь рвоты.
Группа противника Хоара прибыла в легкой коляске вскоре после того, как удалились юные дуэлянты. Они привезли с собой ящичек с дуэльными пистолетами и сонного хирурга с «Вантиджа». Мистер Беннетт и мистер Хопкин, хирург, сошлись на том, что следует уладить это дело. Мундиры морских пехотинцев при слабом свете выглядели серыми, и таким же серым было лицо мистера Уоллеса.
Секундант Уоллеса приблизился к двум флотским офицерам, держа шляпу в руке. Выглядит как хлыщ, подумал Хоар.
— Джентльмены, — чопорно произнес он, — мой принципал поручил мне передать, что он желал бы, чтобы слова, произнесенные вчера вечером, никогда не были высказаны.
— Он приносит за них свои извинения? — резко спросил Беннетт.
— Ну, э-э…
Беннетт кратко посовещался со своим принципалом, но Хоар покачал головой и скинул мундир.
— Желание такого рода не содержит извинения, сэр, — сказал он. — В отсутствии извинений поединок должен состояться.
Мистер Хопкин без дальнейших проволочек выбрал место с наветренной стороны от лужи рвоты. Он открыл ящичек, под наблюдением обоих секундантов зарядил пистолеты и протянул их Хоару. Хоар был оскорбленной стороной, но выплеснутое в лицо вино было прямой причиной вызова, поэтому выбор оружия принадлежал ему.
— Я вижу, вам не впервой участвовать в поединках, — сказал Хопкин. В самом деле, они без всяких инструкций заняли позиции спиной друг к другу. — Стороны согласились обменяться одним выстрелом каждый; этого будет достаточно для удовлетворения вопроса чести.
— Я отсчитаю десять шагов, после чего вы, джентльмены, обернетесь и будете стрелять по своему выбору. Один… два…
На счете «десять» Хоар мгновенно обернулся и одним движением навел пистолет, в то время как его оппонент в белой рубашке еще только поднимал свой. Хоар задержался на секунду, и оба выстрела прозвучали одновременно. Хоар почувствовал, как пуля Уоллеса пролетела у самого его виска. Морской пехотинец промычал что-то, выронил пистолет и схватился за ягодицу, на которой начала проступать его драгоценная кровь. Хопкин бросился к нему, чтобы проэкзаменовать рану, затем поднялся и обратился к Хоару и Беннетту.
— Аккуратный выстрел, насквозь правой gluteus maximus, — сообщил он. — Я объявляю, что вопрос чести удовлетворен. — Он отвел своего пациента в поджидающий экипаж, и они удалились проворной рысью.
— Ну и слава богу. Я на самом деле не желал смерти бедного «омара», — признался Хоар Беннету, когда они спускались по склону к гостинице «Проглоченный якорь», где ему надо было переодеться. Когда он будет подниматься на борт судна своего недавнего оппонента, его форма должна быть безупречной.
— Он удачно повернулся, так что я прострелил ему только одну половину, — продолжал Хоар. — Он сможет испражняться без особой боли.
— А вам никогда не приходило в голову, что вы можете быть убиты, а?
Хоар пожал плечами.
— Этого никогда не случалось, — сказал он. — Я даже и не знаю, почему.
После приличного завтрака Хоар и Гладден отправились на «Вантидж», наняв двухвесельную лодку у пристани Портсмут-Хард. Даже если бы Хоар сам был первым лейтенантом фрегата, то и тогда он не нашел бы повода для придирок. Все концы были надлежащим образом скойланы в плоские бухты, орудия были втугую принайтованы к портам, марсели были аккуратно свернуты «по-портовому».
Первый лейтенант Дэвид Кортни временно командовал фрегатом, пока адмиралтейство не назначило замену покойному кэптену Хэю. Мистер Кортни принял письмо Беннета и приветствовал прибывших достаточно сердечно. Лейтенанта морской пехоты Уоллеса не было видно на палубе. Он лежал лицом вниз в своей крошечной каюте под опекой судового хирурга.
Мистер Кортни был всецело занят служебными обязанностями: решениями по укладке груза и посадке судна, недостающими боцманскими припасами, дисциплинарными мерами к возбужденному новобранцу только что от сохи.
— Этот глупый парень ударил боцманмата, — объяснил он. — Он и сам не отрицает. «Тот первый вдарил, зэр» — таков был его ответ.
— Как вам известно, джентльмены, — продолжал Кортни, — это может означать смертный приговор салаге. На такой ранней стадии сколачивания экипажа в единое целое — это весьма нежелательно. Я постараюсь убедить Гоуэра, пострадавшего унтер-офицера, представить дело так, что удар был нанесен случайно.
— Вполне разумно, сэр, — прошептал Хоар.
Выяснив причину визита, мистер Кортни с формальными извинениями передал визитеров Перегрину Кингсли, второму лейтенанту. Он проинструктировал этого офицера провести их в каюту покойного капитана и проследить за явкой любого члена экипажа, который понадобится для производства расследования.
Они задержались на квартердеке довольно долго, расспрашивая мистера Кингсли. У того не нашлось добрых слов о покойном. Артур Гладден ни в коем случае не был единственным офицером, страдавшим от необузданного нрава Адама Хэя. Несколько дней назад Кингсли сам выдержал получасовой разнос за неряшливую работу на борту и «способности» в береговой жизни. Но в отличии от Артура Гладдена, Кингсли смог смолчать и избежать серьезных последствий, кроме, разве что, урона своей гордости.
— Он мог говорить, что ему угодно, оценивая выполнение мною служебных обязанностей, — говорил Кингсли, — но поносить меня за мою частную жизнь… Это мое личное дело, черт его побери.