Шрифт:
Часть 1. Символ пустоты, наполненной до краёв
– У индейцев майя ноль – символ пустоты, наполненной до краёв… – Я скривился – и тут майя. Просто рок какой-то. – У меня пара ответов завалялись. Вопросы к ним подобрать не могу… – подтолкнул к конструктиву собеседник.
– Как пустота может быть наполнена? – хотелось разобраться в себе, и кого как не свой внутренний голос об этом спрашивать?
– Кувшин лепят из глины, но используют его пустоту; пробивают двери и окна, и
Глава 1
США, Нью-Йорк
Язык – проклятие человеческое.
Он от мозга отвязан, разве вы не замечали?
Думаем – одно, а говорим – другое, разве не так?
Ложь во благо и во спасение, ложь из милосердия,
из жалости, из любви, от мести – люди постоянно лгут себе и другим.
Никита…
Рассветы без солнца. Ночи без звёзд. Цветы без запахов. Я без тебя.
Без чувств. Ни боли. Ни тоски. Ни желаний.
Меня нет. Не может быть в мире, где нет тебя.
Мой Никита.
Горящие перья прекрасного «Голубя» осели пеплом. Ты ошибся. Он не обжёг – он сжёг меня дотла. Я сгорела с тобой в огне. Мы вместе осыпались пеплом.
Время застыло. Я застыла.
Никита…
***
Россия, Москва
Сжимал в трясущейся руке «Black Diamond» и едва удерживал разум в голове, а себя – в кресле самолёта. Меня трясло, как голого в Антарктиде, но не от холода. Я всеми фибрами души чувствовал, что с Несси творится что-то неладное. Мысленно звал свою девочку, не понимая, сам цепляюсь за неё, утопая в боли от разрыва с ней, или её не отпускаю куда-то, откуда не возвращаются. Сердце билось везде – от кончиков пальцев до вставших дыбом волос. Казалось, я и есть сердце, и бьюсь один за неё и за себя, и не биться не имею права. Страшно подумать, что случится, если успокоюсь, если меня перестанет трясти, если перестану задыхаться. Я жил сейчас за двоих – за себя и мою Несси.
Смотрел на дрожавшую руку и молился и Богу, и Кришне, и Аллаху, и Вэкэн Танке и дьяволу во всех его обличиях, лишь бы меня знобило, колотило и выворачивало наизнанку и дальше. Не понимал, что происходит, но точно знал – моя девчонка за гранью, и я – единственный, кто её удержит. И тянулся к ней всем своим существом, чувствуя, что глаза налиты слезами.
Рыкнул на подошедшую узнать, всё ли со мной хорошо, стюардессу – безумно испугался, до сжавшегося в спазме живота, что потеряю это невозможное по всем законам физики ощущение связи с моей любимой девочкой. Во рту высохло, сознание мутилось, желудок сжался в горошину, а кровь… вместо неё текла боль в чистом виде, питала каждый атом и била в виски кувалдой.
«Несси… Несси… Несси…» – шептал без устали во внутреннее пространство,
«Несси… Несси… Несси…»
Бесновался в глухой, никому не видимой истерике, и неотвратимо осознавал – меня без Несси нет. Если с ней что-нибудь случится, если оборвётся эта нить, я просто открою дверь самолёта и шагну в бездну.
«Несси… Несси… Несси…»
Она – мой Грааль. Мой дурман. Звал и не чувствовал ответа, кричал в страшную пустоту, блуждал в ней слепо и глухо, прислушиваясь к ощущениям – я и сам был пуст, исчерпан до дна.
Моя девочка не отвечала, ментальное море застыло, не давая даже мелкой ряби надежды. Мой бином будто перестал существовать. И это ввергало в липкий ужас…
Девять часов между небом и землёй тянулись дольше всей моей жизни. Лишь оторвавшись от земли и проводив взглядом останки горящего «Голубя», я понял, какую совершил ошибку. Роковую, дикую, бесчеловечную. Бил себя кулаком по колену и порывался развернуть российский лайнер, приземлить его и броситься к моей девчонке.
Плавильный котёл в душе выплёскивал огненную кислоту смешавшихся противоречивых чувств, чадил, забивая чакры, и ошпаривал мысли едким туманом. Не оставлял меня, и когда я уже слонялся по аэропорту Шереметьево, натыкаясь на людей, их чемоданы и какие-то предметы.
Я знал, что будет тяжело и больно, но что вот так…
В три часа ночи идти никуда не хотелось, хотя «Центурион» обеспечил бы мне президентский номер в лучшей гостинице. Просто всё это сейчас не имело никакого значения: плевать на комфорт и всё вокруг, на все свои возможности. Я завис в безвоздушном пространстве, и единственное, что делало меня живым – этот мой личный ад. Я был уверен: чем больнее мне, тем легче моей любимой девочке, моей королеве. Её образ прошивал душу золотистыми искрами ясного взгляда, я чувствовал вкус её губ и ладошку на плече, вдыхал её воображаемый аромат и трясся от сводившего с ума желания прижать её к себе и больше не отпускать.
Но всё что сделано – имеет цель. И я обязан пройти весь путь до конца. Иначе дело всей моей жизни развеется прахом. Я не индивид. Я симбиот себя самого с теми, кто из года в год тянул меня из похоти, симбиот с особой связью, сцепившей меня и Несси. Теперь я знал наверняка – она и есть то, ради чего я всё это делал, как бы дико, жестоко и бесчеловечно это ни получалось. Она – мой тотем. Тот человечек, ради которого я укрощу в себе чёрного ягуара и…
…больше никогда не сорвусь.
И моему мозгу придётся подчиниться.
Никогда раньше собственная жизнь не казалась мне бесценной. Когда она принадлежала только мне, я ею не дорожил, но теперь я сшит с моей любимой девочкой, теперь кровоток один на двоих. Сердца – как сиамские близнецы, души – как две половинки целого. Я больше не распоряжаюсь собой, мои решения теперь напополам, мои желания теперь наполовину. Но Несси не дополняет, её просто нет. Чужая боль не болит, чужие желания не волнуют… пока эта боль и желания не становятся твоими.