Дело
Шрифт:
— Ну так, теперь, кажется, все довольны! — сказал Браун, усаживаясь в кресло. Он сказал Яго, что тот хорошо выглядит. Осведомился о его саде. Подобно американскому бизнесмену, он готов был до бесконечности обмениваться любезностями, прежде чем приступать к делу. Пусть кто угодно заговаривает о деле первым — он не намерен этого делать. Однако состязания на выдержку не состоялось. Яго все равно проиграл бы его, но он и не собирался в нем участвовать. Очень скоро он улыбнулся и сказал:
— Я сегодня многое узнал об этой истории.
— Да?
— И о том, что произошло
— И в этом, — вставил Браун, — ты, безусловно, прав.
Внезапно тон Яго стал резким.
— Правильно ли я понял, Артур, — он пригнулся вперед, — что с самого начала ты видел это дело через призму своего отношения к людям? То есть исходил из своего представления о людях, замешанных в нем?
Умение Брауна оттягивать ответ на прямой вопрос изменило ему на этот раз.
— Допустим, что так, — сказал он.
— Ты всегда смотрел на все с этой точки зрения.
Яго говорил ласково, но веско, как человек, который знает, что говорит, и считает, что ему дает на это право их былая дружба и прошлое, которого никто из них не забыл, словно как когда-то в молодости, Браун все еще находился под его влиянием. Обратись я к Брауну с теми же словами, они не имели бы той убедительности.
— Не нахожу, — сказал Браун, — чтобы такая точка зрения была совсем неправильна.
— Да, но на этот раз она могла заставить тебя поступить совсем неправильно.
— Ты не можешь ожидать от меня, чтобы я согласился с тобой, Поль.
— Я отдаю тебе должное. — В свои слова Яго вложил всю силу убеждения, на какую был способен, вместе с тем в них чувствовалось желание сделать больно, — ты никогда не страдал самомнением, и единственно, что ты в себе переоценивал, это свое умение судить о людях.
— Я никогда не переоценивал свои возможности на этот счет.
— Разве?
— Надеюсь, что нет, — сказал Браун.
— Больше, чем ты думаешь, Артур, больше, чем ты думаешь!
— Только дурак может претендовать на то, что он хорошо разбирается в людях.
— Только дурак, — парировал Яго, — претендует на это открыто. Однако я знавал умных людей, в том числе и тебя, которые в душе уверены в этом.
— Могу повторить только: я надеюсь, что это неправда.
— Не уверил ли ты себя с самого начала в том, что Говард не может быть невиновен?
— Это не совсем честный прием, — твердо ответил Браун. — Но я все-таки тебе отвечу. Подойдем к этому с другой стороны, — все, что я знаю об этом человеке, заставляет меня думать, что он мог совершить такой поступок.
Яго улыбнулся многозначительно и понимающе.
— А как насчет Найтингэйла? Не уверил ли ты себя с самого начала в том, что Найтингэйл непогрешим? Не пропустил ли ты сознательно мимо ушей заявление Гетлифа? Не убедил ли ты себя в том, что верить ему нечего?
— Мне было бы чрезвычайно трудно поверить тому, что он сказал.
— Почему же так уж трудно?
Темный румянец Брауна сгустился еще больше. Впервые за сегодняшний вечер разозлившись, он резко сказал:
— Мне об этом даже говорить противно — до того все
— Всегда ли ты был так уверен в непогрешимости Найтингэйла?
Снова Яго говорил спокойно, но веско, как человек, который знает, о чем говорит. В прошлом, когда Браун был его лучшим другом и старался провести его в ректоры, испортил им все дело — так по крайней мере думали они тогда — Найтингэйл.
Браун ответил не сразу.
— У тебя достаточно причин не любить его, Поль. — Он снова помедлил. — Но мы никогда, даже в те времена, не допустили бы мысли, что он способен на это…
— Я считал его способным на что угодно, — сказал Яго, — и продолжаю считать.
— Нет! — К Брауну вернулись его уверенность и упрямство. — Так думать о нем я не могу.
— Сейчас, оказывается, ты куда более слеп, чем был когда-то…
— Не думай, пожалуйста, что я так уж им очарован. Скажу тебе откровенно — отношения у нас с ним более чем прохладные. Но я не могу не сделать всего, что в моих силах, для человека с таким прошлым.
С таким военным прошлым, хотел сказать Браун. Не в этом ли — внезапно нашел я объяснение неизменно ставившей меня в тупик мысли — крылась одна из причин, почему Браун так упорно отстаивал Найтингэйла, не тут ли она брала начало? Браун, который по состоянию здоровья не принимал участия в первой мировой войне, преклонялся перед чужой храбростью, как это нередко случается с людьми, в своей собственной храбрости не уверенными. Но еще больше он преклонялся перед военными вообще. Тори и ревностный патриот, он твердо, с детской наивностью верил, что, пока он во время двух войн отсиживался в своем колледжском кабинете, люди, подобные Найтингэйлу, защищали его. Он принадлежал к категории редких людей, охотно признающих свои долги. Большинство из нас склонны забывать, что мы чем-то кому-то обязаны. Артур Браун был из тех немногих, которые с готовностью выражают свою благодарность.
— Я считаю, — сказал Браун, — что такой человек заслуживает, чтобы о нем позаботились.
— Ты хочешь сказать, что отказываешься подходить к нему с той же меркой порядочности, с какой ты подходишь к другим людям?
— Я хочу сказать, — твердо ответил Браун, — что, когда я работаю бок о бок с ним, я готов кое на что смотреть сквозь пальцы.
— Артур, — сказал Яго, — отдаешь ли ты себе отчет, насколько ты уклонился от прямого ответа.
— С ним нелегко ладить. А я люблю людей покладистых, — продолжал Браун с непостижимым упрямством. — Но я считаю, что он заслуживает того, чтобы ему протянули руку помощи.
— Ты хочешь сказать, что отвергаешь всякое подозрение на его счет, пусть даже самое обоснованное?
— Я ни на минуту не допускаю, что предъявленное ему обвинение обоснованно.
— Ты даже не хочешь допустить мысли — даже мысли, — что сделал это он? — сказал Яго с бешенством.
— Я, кажется, уже сказал тебе, что мне было бы чрезвычайно трудно допустить такую мысль.
Тут я подумал, что Яго зашел в тупик, а с ним вместе и все мы.
Внезапно он снова изменил тон.
— Я хотел бы рассказать тебе кое-что о себе, Артур.