Демагоги, пастухи и герои
Шрифт:
Наступление «железной эпохи» знаменовалось расцветом воинских культов. Чрезвычайно дорогостоящее, но в то же время источник могущества и богатства, железо ревностно хранилось его владельцами. Именно оно стало тем средством достижения мистической военной мощи, волшебным ореолом окутывающей деяния прославленных героев древности, их непременным атрибутом и предметом поклонения…
«…Тогда Октер, которому была ведома ни с чем не сравнимая сила Карла, проговорил, и голос его дрогнул от страха: – Когда увидишь, что в полях колосятся железные всходы, а реки По и Тичин катят на берег крутые железные волны и железный разлив грозит смыть города, то знай – это Карл. Едва он умолк, как на западе появилась грозная черная туча, предвещая ужасный ураган. Померк дневной свет, и воцарилась жуткая темнота. Император приближался. Сверкание клинков ослепляло осажденных. День был мрачнее самой черной ночи. И они узрели его наконец. Это был Карл, железный император. На голове его – железный шлем, руки его – в железных наручах, грудь и широкие плечи покрыты железными латами, в левой руке высоко поднято железное копье, в правой – рукоять непобедимого меча… Даже щит его был целиком из железа. И конь его тоже поблескивал железным блеском… Железом наполнились поля и равнины. Солнце сверкало, отразившись в сиянии железа. И народ Павии, став от ужаса холоднее самого железа, преклонил колена перед хладным клинком. Обитатели мрачных и грязных подвалов побледнели от ужаса, увидев сверкающие клинки. Слышались отовсюду стенания горожан: – О, тяжело ты, железо! Горе нам, железо!»[11]
Собственно, человеческая история – это история войн, и вершит её не хлебороб или пастух, а вооружённый с ног до головы боец. Большинство известных нам государств варварской эпохи возникли как следствие завоевания одних племён другими. При этом малочисленные, но хорошо вооружённые завоеватели образовали господствующий класс, а массы местного населения, в основном безоружного, превратились в зависимых и бесправных рабов. Один из более поздних тому примеров – норманнское завоевание Англии; при этом различия между господами и рабами были настолько очевидны, что на протяжении трёхсот лет (вплоть до Столетней войны, когда соседи-французы превратились в непримиримых врагов, а говорить на языке врагов стало непатриотично) английская знать говорила по-французски, а всё остальное население – на английском языке.
Культ силы с течением времени приобретает всеохватывающий характер. Наиболее наглядно переход к силовым решениям прослеживается в деле судопроизводства – ордалия, «суд божий», имевший до этого вид магических действий, принимает форму судебного поединка. Причём здоровый мужчина обязан был защищать себя сам, а женщина, старик или иной человек, по разным причинам неспособный сражаться, могли выставить заместителя.
Примечательно, что замена поединка вергельдом – выплатой денежной компенсации – воспринималась раннесредневековым общественным мнением не как признак «гуманизации» общества, а как признак «порчи нравов», достойный всяческого осуждения.
"…Все знали, как поступают в том случае, если двое одинаково крепко уперлись во взаимной обиде, так, что уж и не разберёшь, кому истцом быть, кому отвечать! Выносят железо и раскаляют его в жестоком огне, а потом дают обоим нести его в руках. И через день-другой смотрят ожоги: у кого как зарастает. И говорят люди, будто ни разу ещё не выходил чистым виновный – злая кривда не позволяет его язвам исцелиться быстрей… …Тут князь глянул поочерёдно на тяжущихся и впервые подал голос: – Правда велит на железо вас обоих имать… Ты, Добрыня, поднимешь ли его в руке? И кожемяка швырнул шапку на лёд: – Подниму! Рюрик повернулся к Гуннару Сварту: 59 – А ты, гость урманский? Гуннар не торопясь отделился от своих, вышел вперёд. Снежинки садились на его бороду и таяли в ней. Он сказал: – Мне незачем бояться железа, конунг, ведь на мне никакой вины нет. Но думается, что такое испытание не для свободного человека. У нас на клевету отвечают хольмгангом! И решают дело оружием, один на один! Да ты сам то знаешь, не мне тебя поучать". [12]
Действительно, в ходе судебного поединка верх одерживал более сильный и умелый, а – главное – морально устойчивый воин, следовательно, более ценный для общества с практической точки зрения. В то же время, если принять во внимание внутренний настрой сражающихся, уверенный в своей правоте боец имеет больше шансов на победу, чем его противник, подавленный психологически и подсознательно готовый к поражению – в этом, собственно, квинтэссенция божьего суда в применении к судебному поединку. «Денежное» же решение спора могло предоставить преимущество менее ценному с точки зрения моральных и других качеств человеку, владеющему большим богатством в силу каких-то случайных обстоятельств или даже низменных черт своего характера (склонности к скопидомству, хитрости, торгашеству и т.д.), то есть стимулировало не «доблесть», а «порок». Неудивительно, что при таких взглядах на данный вопрос судебный поединок смог сохраниться у германских народов вплоть до конца Средних веков и даже пережить их, превратившись в дуэль.
Отметим, что авторитет старинного суда англосаксов, в котором решающую роль играл поединок, подорвали реформы Генриха II Плантагенета в XII в., а официальная отмена такого рода суда произошла только в 1818 г.
Тут уместным будет отметить, что германцы рассматривали войну вообще и сражение в частности как своего рода судебный процесс, выявлявший «правду» и «право» каждой из сторон. Показательна в этом смысле речь, вложенная хронистом Григорием Турским в уста франка Гондовальда: «Бог рассудит тогда, когда мы сойдемся на поле битвы, сын я или не сын Хлотаря». С современной точки зрения подобный способ «установления отцовства» кажется анекдотическим, но для германцев он был вполне рационален. Ведь фактически Гондовальд претендовал не на установление «биологического факта» отцовства (что в то время было просто невозможно), а на материальные и юридические права, проистекающие из этого факта. И сражение должно было установить, обладает ли он необходимыми качествами и способностями, чтобы удержать и реализовать эти самые права.
В свете подобного понимания войны не случаен для варварских народов обычай решать исход боя или даже военной кампании поединком двух или нескольких бойцов. В самом деле, зачем проливать кровь множества людей, которых в то время и так было мало, если всё равно всё в руках Божьих, и войну выиграет наиболее достойный.
Одержимые. Прежде мы говорили о том, что шаман живёт как бы на грани двух миров – мира человеческого и мира духов. Шаманское камлание – ритуал, открывающий дверь в иную реальность, проход между этими двумя мирами.
В то же время настоящий воин – это отчасти шаман, не случайно его действия напоминают действия шамана: он точно также впадает в изменённое состояние, незнакомое другим людям. Нередко воины перед боем употребляли галлюциногены – например, те же самые мухоморы. Параллелей можно провести достаточно.
Шаманский характер кавалерийской атаки отмечают разные авторы. Барабанный бой, сопровождающий её, тем более сближает экстатическое состояние воина с шаманским трансом – тот самый барабанный бой, буквально околдовавший в битве при Каррах легионы Красса. Одежда и атрибутика воина – цепи, ленты, знамёна, перья и рога на шлемах, боевая раскраска, доспехи, оружие – всё это сильно смахивает на шаманские атрибуты.
«Чем живописнее одет солдат, тем больше у него желание драться, тем ужаснее он для врагов», – писали средневековые авторы.
Кроме того, описано особое состояние, подобное шаманскому трансу, у скандинавов, например, именуемое боевым безумием.
В связи с этим следует рассмотреть один небезынтересный феномен – ритуальное превращении воина в дикого зверя, естественно не в прямом смысле. Следы «превращения в зверя» с древности хранят воинские лексиконы и геральдическая символика, унаследованная от античности и средневековья. Обычай присваивать тем или иным армейским подразделениям имена диких животных тоже берет начало в глубоком прошлом, как и выражения «сильный как бык», «храбрый как лев» и тому подобные.
У древних германцев зверю подражали, он играл роль наставника при инициации (когда юноша, вступая в ряды взрослых воинов, демонстрировал свои боевые умения, ловкость, мужество и храбрость). Одной из форм инициации являлась схватка с этим зверем, которая завершалась поеданием его плоти и выпиванием его крови. Воину это должно было придавать силу и ловкость, отвагу и ярость дикого зверя. Победа человека над тотемным животным (которое считалось предком и покровителем данного племени) означала передачу воину самых ценных звериных качеств. Считалось, что в результате зверь не умирал, а воплощался в победоносном герое.[13]