Демагоги, пастухи и герои
Шрифт:
Рыцарь становился собственно тем, кем он был по своей сути с момента принесения клятвы верности сеньору. И постепенно, к XI– XII векам тяжеловооруженные всадники превратились в касту рыцарей. Доступ в это привилегированное сословие становился все более трудным, основанным уже на родовитости, которая подтверждалась грамотами и гербами. За эти привилегии воин отдавал ни больше, ни меньше – жизнь.
На подобных отношениях в Европе выстроилась сложная феодальная система, просуществовавшая не одну сотню лет. Эта система оказалась гораздо более высокоэффективной, чем вся совокупная мощь варварского мира, опиравшегося на общинный уклад и принципы варварской военной демократии. В битве при Гастингсе потерпели поражение не только англосаксонские хускарлы [14] и крестьянское ополчение: в их лице потерпел поражение весть тот общественный строй варварской эпохи, к которому ближе всего стояли государства Северной Европы. Полуфеодальные королевства, только-только пережившие период племенной организации, естественно, оказались слабее государств с уже сложившимся феодализмом. Конечно, они могли с переменным успехом состязаться друг с другом. Но историческая перспектива раскрывалась в пользу высокоразвитого феодального общества, с вассальной иерархией, тяжеловооруженным конным рыцарством, сильной властью сюзеренов. Это общество оптимальным образом было приспособлено к ведению войны, и ни сила натиска, ни героический энтузиазм варварских воителей, ни их сравнительная многочисленность не могли уравновесить мощи высокоорганизованной, базирующейся на прочных поземельных и иерархических служебных отношениях, обеспеченной дорогостоящим и совершенным вооружением военной машины западноевропейских рыцарских государств. Франко-нормандские рыцари Вильгельма Завоевателя на боевых конях, покрытые стальной чешуей доспехов, являли собой новую силу новой эпохи. Время эпических героев вроде Ахилла, Зигфрида и Беовульфа миновало; на смену им пришло время иных героев.
Искушение славой. Если политика – это война богов, продолженная другими средствами, то война в собственно прямом значении этого слова не что иное, как политика, продолженная другими средствами.
Собственно, нет принципиальной разницы между войной и политикой в чистом виде, ибо военная машина, прежде всего, подчиняется политической воле и политической целесообразности. Однако это справедливо для стабильных обществ с развитой инфраструктурой. Для обществ же, переживающих героическую эпоху, свойственно ставить войну во главу угла. Если для правителей Римской империи, например, характерно было сначала попытаться найти политическое решение конфликта, а лишь затем пустить в ход силу оружия, то для вождей варварских племён оружие всегда оставалось первостепенным средством решения спора, и лишь когда оно оказывалось бессильным, они прибегали к политическим средствам. Дело тут вовсе не в особой специфике римского государства – просто для Рима эпоха, когда приграничные конфликты решались поединком вроде сражения между Горациями и Капуациями, на тот момент давно прошло, для германцев же это было делом обыденным и привычным.
Избыточное количество людей вооружённых и готовых доказывать свою правоту оружием представляла серьёзную опасность для традиционной общины. Обладающий неодолимой мощью в окружении более слабых подвергается искушению утвердить своё превосходство над ними. И чем ниже его моральные качества, чем более одержим он земными желаниями, тем страшнее его власть для остальных. Община была призвана, по мере сил, оградить своих членов от произвола сильных. Могучий боец представлял собой угрозу для внутреннего спокойствия общины, нарушая принципы равенства и справедливости, посягая на святая святых – незыблемость внутреннего уклада. Но в то же время он необходим для защиты этого самого уклада от угрозы извне – других таких же неуправляемых агрессоров, силой оружия пытавшихся переделать мир. Главная задача общины в данной ситуации – направить деструктивную энергию бойца наружу, сконцентрировав его внимание на внешних врагах. Если же таковых не находилось, их приходилось выдумывать. В противном случае, защитник запросто мог превратиться в неконтролируемого деспота.
Так, на заре средневековья нехватку профессиональных бойцов приходилось компенсировать за счёт набора воинов из среды крестьян. Эти, так сказать, «крестьянские рыцари» снаряжались на средства своих соседей – по сути, сельская община вместо того, чтобы отправлять на войну целый отряд необученной и плохо вооружённой пехоты сообща выставляла одного конного воина в полном боевом снаряжении. Однако, вернувшись с войны, такой воин часто уже не желал возвращаться к повседневному труду, превращаясь в тирана для своих односельчан.
Продолжая эту тему, следует вспомнить, что средневековые феодалы, вышедшие из народа и в массе своей не имевшие ничего, кроме желания жить за чужой счёт, для самоутверждения, прежде всего, старались подавить других себе подобных. Говоря словами Макиавелли, начали они с того, что, возвышая себя, повсеместно унизили пехоту. Это нужно было затем, что, не имея достаточных ресурсов, они не могли бы прокормить большого пешего войска, а малое не создало бы им славы. Тогда как, ограничившись кавалерией, они при небольшой численности обеспечили себе и сытость, и почет. Поэтому поражения, нанесённые им пехотой при Стирлинге, Куртрэ, Пуатье и в других местах, были для них столь неожиданными и столь позорными. В дальнейшем они проявили необычайную изворотливость для того, чтобы избавить себя от опасностей и тягот военной жизни: в стычках они не убивают друг друга, а берут в плен и не требуют выкупа, при осаде ночью не идут на приступ; обороняя город, не делают вылазок к палаткам; не окружают лагерь частоколом и рвом, не ведут кампаний в зимнее время. И все это дозволяется их военным уставом и придумано ими нарочно для того, чтобы, как сказано, избежать опасностей и тягот военной жизни.
Этот пассаж относится, в общем-то, к итальянским кондотьерам, однако, в целом, верно характеризует рыцарство «развитого» Средневековья. Превращение войн в турниры, упоение собственной значимостью и славой, породившими высокомерие и гордыню, в конечном счете, сделали своё дело, низведя былых героев до уровня простых смертных.
Естественно, превосходство тяжёлой кавалерии над всеми остальными видами войск имело вполне объективные причины. Качество вооружения, наличие коня и прочных доспехов склонили чашу весов в пользу конного воина. Отсутствие, а в последствии несовершенство огнестрельного оружия в значительной степени этому способствовало – мушкеты и аркебузы XVI-XVII столетий часто не могли нанести ощутимый вред всадникам, закованным в стальные доспехи, особенно если стрельба велась с большого расстояния. Скорострельность такого оружия также оставляла желать лучшего – стрелки, как правило, успевали сделать всего один-два залпа, а затем, если им не удавалось вовремя укрыться под защитой своей пехоты, конница просто сметала их своим стремительным натиском.
Вообще ход состязания между оружейниками и доспешными мастерами – вечный спор щита и меча, длившийся столетиями, – в эпоху осени Средневековья склонялся к победе последних. Так, в Японии затяжные войны шестнадцатого века довели защитное вооружение до такого совершенства, что доспехи могли выдержать не только удар меча, но и выстрел из мушкета или аркебузы, и в то же время допускали максимально возможную свободу движения. То же самое можно сказать и о защитном вооружении западноевропейского рыцаря.
Позволим себе несколько вольную, притянутую за уши аналогию. Представьте себе, какими способами один среднестатистический пехотинец может справиться с одним среднестатистическим танком в открытом поле – ну там, гусеницы лобзиком перепилить, дуло шинелью заткнуть, песка насыпать в смотровую щель и т.п.? Примерно также боролись средневековые пехотинцы с конницей. Разбегались – куда глаза глядят. Или умирали.
Кроме фактора оружия, существует ещё психологический фактор, который нельзя не учитывать. Вот как описывает в середине XIX в. полковник В. Зигман эффект производимый конной атакой: «Нравственное влияние, присущее кавалерии, которым она часто больше делает, нежели своими пиками и саблями… если сплоченная кавалерийская масса… отважно… летит на пехоту, то… неприятное чувство охватывает эту последнюю, так как каждый отдельный человек остается простым смертным; чувство это может перейти в панический страх, особенно если конница явится неожиданно…». По мнению военных того времени, «физически невозможно, чтобы пехотинец устоял против лошади, несущейся на него во весь опор». Даже хорошая пехота выдержит натиск конницы лишь если та «дурно управляема», имеет изнуренных лошадей или действует на вязкой или скользкой местности.» Последнее весьма наглядно продемонстрировали, кстати, создатели фильма «Огнём и мечём» – в сцене сражения под Жёлтыми Водами хорошо видно, что бывает с тяжёлой кавалерией, когда она атакует по мокрой земле.
Заметим, кстати, что римляне так ничего и не смогли противопоставить тяжёлой кавалерии парфян и сарматов. Позднеримские катафрактарии и клибанарии – всего лишь слабая и сильно запоздалая попытка ответить на вызов, брошенный с Востока; да и то эти отряды поначалу даже пришлось одеть в доспехи, снятые с убитых парфянских всадников, за неимением своих собственных.
Только с повсеместным введением в армиях пулемётов и скорострельной артиллерии, а также появление танков свело на нет эффективность не только тяжёлой кавалерии, но и конницы вообще. Но это произошло гораздо позже. В отсутствии же скорострельного мощного оружия тяжеловооружённая конница безоговорочно определяла исход сражений.
Победы пехоты в средние века – редкие исключения, совокупность природных факторов и стечения обстоятельств, демонстрация таланта одних военачальников и бездарности других.
В битве при Стирлинге в 1297 году англичане, имевшие преимущество и в качестве и в количестве войск, оказались разбитыми шотландской пехотой просто в силу того, что переоценили свою мощь (заключавшуюся, прежде всего, в сокрушительном натиске тяжёлой кавалерии) и не учли особенностей местности, наличия у противника вооружённых длинными копьями пехотинцев и полководческих талантов Уоллеса. Спустя год король Эдуард при Фалкирке нанёс Уоллесу поражение, тем более показательное, что шотландские копейщики, занявшие круговую оборону, численно превосходили англичан и занимали более выгодную позицию под прикрытием болота, английская же армия, гораздо меньшая по численности, была измотана долгим маршем и отсутствием продовольствия.