Демобилизация
Шрифт:
Он так перепугался этой мысли, что тут же отпустил кнопку звонка и хотел бежать с чемоданом вниз, но у соседей открылась дверь, вышла молодая девица, с подозрением оглядела стоящего на площадке Гришку, и ему снова пришлось нажать опасный звонок. Девица села в лифт и поехала вниз.
"Аристократы", - подумал Новосельнов, вспоминая, что дом кооперативный и что живут тут люди с деньгами, которые должны подозрительно относиться к посторонним.
Обитая дверь Игната по-прежнему не открывалась, но Гришка, как ни был напуган, сообразил оглядеть, не опечатана
Из автомата он позвонил маклеру и тот сказал, что Игнат Трофимыч отбыл в Мацесту кости лечить, вернется дней через двадцать, и что пусть Григорий Степанович не волынит, а оформляет обмен, а то грозятся ввести какие-то новые сверхограничения с пропиской и тогда все может накрыться. Гришка поблагодарил, обещал поторопиться, хотя точно знал, что все это - лажа, прописка и без того урезана донельзя, и просто маклеру не терпится содрать с него и с кандидата по два куска.
Несколько повеселевший, он окликнул проходящее такси и, купив по дороге горючего и кое-какой закуси, помчался к Борису.
Тут ему тоже не открывали. Он стоял на темном неровном узком дворе и тарабанил в дверь, обтянутую рваной клеенкой и ветошью, на которой еле была заметна выведенная мелом четверка. Потом, очень не скоро, звякнул замок на дальней двери, потом открыли входную и Гришка в неярком свете молодой луны увидел маленькую пожилую женщину в накинутом на белую холщевую рубаху зимнем пальто.
– Дома, дома, - сонно пробурчала и пустила Гришку в тамбур, а оттуда в небольшой коридор.
– Легли, может, - махнула рукой на дверь, расположенную прямо против входной, и скрылась за своей, соседней.
Гришка, не обращая внимания на множественное "легли" или считая, что это просто форма вежливого обращения, неистово заколошматил в дверь.
– Кто там?
– раздался недовольный голос Борьки Курчева.
– Кто? Я. Кто еще, ежовый ты хрен!
– хихикнул перед дверью Новосельнов.
– А...
– вроде бы без особой радости промычал Курчев.
– Погоди, оденусь.
– Да что я - баба? Открывай.
– Заткнись и жди, - сердито сказал Борис, и тут Гришка сообразил, что лейтенант не один.
Действительно, минут через пять он увидел товарища в полной обмундировке, а за его спиной на сколоченной тахте сидела умопомрачительная фря, чуть худенькая, но поразительно свежая и такая чистенькая, словно она спала с английским лордом, а не с этим неряхой-технарем в засаленном кителе и фараонских сапогах.
"Ну и везет дурням!" - подумал Гришка, понимая, что сегодняшнюю ночь ему придется кемарить в зале ожидания одного из трех ближайших вокзалов.
– Извини, - прошамкал он.
– Ничего... Разоблачайся, - сказал лейтенант.
– Есть хочешь или подождешь? Я скоро вернусь.
– Да раздевайся ты, - прикрикнул на гостя, снимая с гвоздя, вбитого в дверную планку, длинное дубленое женское пальто и подавая его своей красотке.
"Стесняется меня", - с обидой подумал Гришка, тут же забывая, как минуту назад сокрушался, что сиднем
– Может быть, отметим, - вытащил он из-за пазухи бутылку петровской водки.
– Между прочим, Новосельнов Григорий Степанович, - подошел он к девушке, просовывавшей руки в рукава дубленки.
– Инга, - кивнула та.
"Она и Борьку стесняется, - подумал Новосельнов.
– Наверно, втихаря к нему бегает, а я застукал. Факт - не по чину ему. И не по морде", - с сомнением еще раз поглядел в давно знакомое нескладное лицо лейтенанта.
– Нет, спасибо. Лучше в другой раз. Я спешу, - покраснела девушка, и, не подавая руки, вышла из комнаты.
Новосельнов с сомнением глянул на курчевский матрас, наскоро прикрытый синим знакомым ему одеялом, и подмигнул Борису. Но тот не ответил, а только поднял свалившуюся с матраса шинель и, запихивая в нее руки, выскочил вслед за гостьей.
20
Времени было уже десятый час, а ходов до контроля оставалось у каждого по тринадцати. Слово "цейтнот", столь частое в прошлом матче с Бронштейном, еше не было произнесено. Но Варвара Терентьевна теперь надеялась только на цейтнот и на относительную молодость Смыслова. Знатоки утверждали, что в эндшпиле Василий Васильевич считает безошибочно.
Боль не то чтобы отпускала, но став мягкой и горячей, позволяла глядеть на демонстрационную доску.
Смыслов думал над ходом, и на его квадратных, расположенных под огромной доской, часах секундная стрелка прыгала как бешеная. Старыми дальнозоркими глазами Варвара Терентьевна следила уже не за доской, а за стрелкой и, словно в такт стрелке, сердце начинало тахикардически колотиться в ее дрожащей и ненадежной грудке.
Смыслов зачем-то двинул крайнюю ферзевую пешку. У него было положение явно хуже, но, когда Ботвинник тут же, погладив темя, забрал пешку, у белых стало еще хуже, потому что дальнобойность их слона сократилась еще на одну клетку. Тогда Смыслов, что называется, пошел ва-банк и стал меняться в центре. Чемпион с каждым ходом усиливался, но на доске редело и, в общем, тупо, через пень колоду, партия катилась к ничьей. Это слово, сначала тихо, потом все громче и отчетливей, стали повторять в партере, и маленький толстенький очкастый судья матча чех Опоченский начал нервно давить на своем столе кнопку и транспарант "Соблюдайте тишину" замигал, как светофор в часы пик, а потом так и остался гореть.
– Нет, не ничья, а дожмет, - сказал сидящий впереди нервный медицинский генерал.
– Не говорите глупостей, - резко ответил такой же старенький, как Варвара Терентьевна, худой, бедно и ветхо одетый человечек, доктор Калашников. Старая женщина помнила его фамилию, потому что на прошлом матче он всегда так и говорил: "Доктор Калашников считает, что сейчас последует аш семь" или "Доктор Калашников считает, что тут ничего не произойдет".
– Однако зажимает, - послышалось откуда-то сзади, и действительно конь Ботвинника, как собака кошку, начал гонять по доске белого слона.