Демон Аль-Джибели
Шрифт:
Хоть бы айхор какой пролетел, было бы совсем славно. Но нет, так нет.
— Эх, Тахир! Смотри, светает!
Выползающее на небо Око Союна вдруг показалось ему прекрасным. И косматый ореол, и заспанная краснота. И тени, протянувшиеся по пескам. Бахмати поймал себя на мысли, что и скорому мертвецу, наверное, все видится прекрасным. Значит, он всерьез готов умереть. Один раз живем, да?
Это было так по-человечески.
— Красота, Тахир, красота!
— Обычный день, — прогудел Тахир.
Бахмати
А затем они вышли к остаткам ранней городской стены, и Аль-Джибель предстала их глазам в красно-черном двуцветьи утра. Озеро на северо-востоке, квадраты полей и садов, упирающиеся в низкие холмы, длинная кишка караван-сарая.
И хижины, хижины, хижины, среди которых всплывет то базарная площадь, то дворец сайиба, то украшенное виноградом здание приемов. Тесные улочки, кривые загоны, циновки и ковры, гончарня, кожевенная мастерская, дыры печей, чайхана, извилистая линия окружной дороги, пропадающая в песках. Бедность и богатство, слипшиеся воедино. Люди — разные, веселые, грустные, скучные, пережившие многое и многого не видевшие.
— Что ты улыбаешься, Бахма? — спросил Тахир-бечум.
— Мне нравится вид.
— Что может нравиться в термитнике?
— Люди, Тахир, люди.
— Я и говорю, что может там нравиться?
— Благодарю тебя за компанию, — поклонился демону ущелий Бахмати.
— Чего это?
— Прощаюсь.
— Эй-эй! — забеспокоился Тахир-бечум. — Ты должен отвести меня в город. Оргай строго-настрого… Чтобы я сам за термитами…
— Не получится. Оргай рассчитывал, что я все еще боюсь тебя и жалею половину души. Но это не так.
Бахмати с присвистом вдохнул теплый воздух и, еще не окончив вдоха, очутился в напитанном своей кровью кругу у развалюхи. Перенос произошел легко и быстро. А Тахир-бечум, кажется, ничего не понял. Некоторое время он крутился на месте, взрывая стремительно желтеющий, раскаляющийся под солнцем песок, а затем оскорбленно взревел.
Рев был знатный.
— Бахма-а-а!
Запахивая платья и халаты, люди выскакивали из хижин и устремляли взгляды на беснующегося на бархане у городской стены ойгона-страшилище.
— На площадь! — закричал им на бегу Бахмати. — Берите детей, стариков и идите на площадь! Все! Все!
В загонах заревели ишаки и верблюды.
— На площадь!
Бахмати стучал в стены, трещал циновками и хлопал коврами, занавешивающими проемы.
— Бахма-а-а!
Тахир-бечум увидел его и яростно бросился с бархана через камни городской стены. Кто-то вскрикнул. Мосластый, волосатый, с костью в носу демон ущелий внушал ужас. Только достать Бахмати ему так и не удалось. Прозрачный защитный купол ловко поймал
— А-а-а!
Тахир-бечум ветром взвился в небо.
— На площадь, — посматривая вверх, торопил людей Бахма. — Будите сайиба. Собирайтесь. У нас — беда.
Горхан, Касин, Сомхали. Санахиб. Кузнец Аммхуз. Мужья и жены. Матери и отцы. Дети. Обейди. Торбани. Семья Аджани.
Люди.
— Не стой, Зафир, иди со всеми.
Толстый страж, застыв посреди улицы, пялился на собирающегося таранить купол Тахир-бечума.
— Он чего это? — показал он пальцем.
— Силу девать некуда.
Бахмати, памятуя давешнее упорство, мягко повернул Зафира. Хвала Союну, толстяк не выказал сопротивления, только шею вывернул, собираясь досмотреть полет ойгона ущелий до конца.
Бом-м-м!
Купол дрогнул, пошел рябью, солнечный свет скатился по нему каплей раскаленного металла, но Тахир-бечум внутрь так и не проник.
— Ого! — сказал Зафир, когда демон ущелий с испуганным, вовсе не грозным воплем, отпружиненный, исчез где-то в песках.
— А то! — сказал Бахмати, незаметно морщась от отдачи.
Он и купол были связаны напрямую. Не устоит купол — кончится ойгон места, Бахма-тейчун. Бьют в купол — бьют в него. Вот и ноготь треснул.
Бахмати совсем по-человечески сунул палец в рот.
— Беги уже, Зафир.
Улица сморгнула соринку халата и опустела. Но в оглушающей тишине, казалось, еще шуршат одежды, звучат голоса, а испуганные глаза ищут ойгона-хранителя.
Бахмати вздохнул, подобрал из песка чей-то платок, закинул его на ограду, поставил на срез окна оброненную кем-то глиняную фигурку — большеротую, лупоглазую, даже не смог определить, на кого похожа. Хоть какой-то порядок.
Красноватые стены хижин укоряюще молчали — что ж ты, Бахма!
Слепой Хатум ждал его среди мисок, тазов и кувшинов, налепленных учениками. Сразу протянул жемчужину.
— Греется.
— Я знаю, — Бахмати спрятал черную горошину в рукаве, подставил плечо. — Пойдем?
— Да.
По пустынной улице они побрели на многоголосое гудение толпы.
— У меня было… — сказал Хатум, сжав пальцы. — Я видел Кашанцога. Я видел его у Аль-Джибели. Я видел всех остальных…
— Бывает.
— В нем нет жалости. Он — бездна! Я видел, как ты… как мы все…
— И что? Предлагаешь сдаться?
Хатум толкнулся лбом в лопатку.
— Хороший ты… э-э… ойгон, Бахма, — с грустью произнес он.
— Ты чуть не сказал: "человек".
— Да, все время себя одергиваю. Так он придет?
— Кашанцог? Думаю, да.
— Странно, — сказал Хатум, — чем ближе смерть, тем сильнее хочется жить. Мы видимся в последний раз, я знаю.