Демон движения
Шрифт:
– Так и знал.
Оловянным шагом направился к звоннице...
– ------------------------
Было около трех часов ночи, и петухи уже пропели трижды. Предрассветная тишина простирала над городом ленивые руки, полаивали спущенные с цепей собаки, над рекой тянулась туманная мгла. С крыш сонно капали слезы ночного дождика, в кадках плескалась мутная дождевая вода. На востоке тонули в синеве звезды...
Потом застонал голос колокола: одинокий, хриплый... Кто-то бил тревогу. Вот прозвенел второй раз, третий... все.
Летели по улицам бронзовые щиты звуков
– 89 -
Новые порции звенящего воздуха, бешеный размах ослепительных фаланг и вновь грохот столкновения... Безумные звоны...
Сбежались люди с факелами на церковную площадь.
Костел стоял с широко распахнутыми дверьми. В центре, у подножия большого алтаря, лежал в луже натекшей крови ксендз Павел с разбитым черепом, держа в объятиях архангела Михаила, который укрыл его золотыми крыльями.
Рухнувшая с самого верха статуя уцелела после жестокого удара: неповрежденная, лежала на теле ксендза, собственным весом раздавив ему голову.
А там, на звоннице, кипела буря звуков, дергались неистовые шнуры, гремели разбушевавшиеся языки колоколов.
Звонарь костела сошел с ума.
25 мая 1908 г.
ДЕМОН ДВИЖЕНИЯ
Сборник, 1919-1920 гг.
МАШИНИСТ ГРОТ
Начальник Подвижа получил из железнодорожного бюро станции Бржана депешу такого содержания:
Обратите внимание на скорый № 10! Машинист пьян или сошел с ума!
Чиновник, высокий костистый блондин с рыжеватыми бачками, прочел ленту, затем перечитал вторично, оторвал узкую белую полоску, торчавшую из приемника, и, накрутив, словно колечко, вокруг пальца, засунул в карман. Краткий взгляд, брошенный на станционные часы, подсказал, что до появления поезда, о котором сигнализировали из Бржаны, времени еще достаточно. Так что он тоскливо зевнул, небрежным движением прикурил папиросу и перешел в соседнюю комнату к кассирше, его случайному эпизодическому идеалу, светловолосой пани Феле, скрашивавшей ему минуты хандры в ожидании лучшей судьбы.
В то время как пан начальник столь достойно готовился принять подозрительный поезд, тот уже одолел немалый участок пути от станции Бржана.
Пора была замечательная. Горячее июньское солнце уже миновало зенит, рассеивая по миру золотистые семена лучей. Мимо мелькали села и выселки с цветущими яблонями и черешнями, стелились навстречу зелеными покрывалами луга и сенокосы. Поезд мчался на всех парах: то его при¬
– 93 -
нимал в шумящие владения раскачивающихся сосен нелеп лес, то выскальзывал из объятий деревьев и тогда хлебные поля приветствовали его простоволосыми поклонами. Далеко на горизонте синела мглистой лентой линия гор...
Грот, облокотившись на внутреннее крыло паровозной будки, вперил сквозь овальное
Машинист чувствовал почти физическое наслаждение от этого безостановочного, постоянно несытого обретения нового, что легкомысленно отпускает уже настигнутую добычу и мчится к следующим завоеваниям. Грот любил покорять пространство!..
Бывало, засмотрится в ленту колеи, задумается, размыслится, о мире божьем позабудет, пока кочегар не потрясет за плечо, предупреждая, что давление слишком высокое или что станция уже неподалеку. Ибо машинист Грот быт еще тот забывака!
Свою профессию он любил больше всего и не променял бы ее ни на что на свете. На службу поступил относительно поздно, на тридцатом году жизни, но, несмотря на это, сразу проявил такое умение в управлении паровозами, что вскоре превзошел старших коллег.
Кем он был до тех пор, неведомо. Когда расспрашивали, ворчал что-то невнятное или упорно молчал.
Товарищи и начальство проявляли к нему безоговорочное уважение, выделяя среди других. В его коротких словах, которыми он скупо оделял людей, проявлялся незаурядный ум и величественное достоинство.
О нем и о его прошлом ходили разнообразные слухи, часто противоречивые, однако их объединяло общее убеждение, что Кшиштоф Грот был, как говорится, человеком надломленным, чем-то вроде упавшей звезды, одним из тех. кто должен был пойти вышним путем, но фатализм жизни посадил его на мель.
– 94 -
Сам он, однако, словно не осознавал собственного положения и не сетовал на судьбу. Службу нес исправно и не ходатайствовал об отпусках. То ли забыл о том, что прошло, толи никогда и не чувствовал в себе призвания к высшим целям — неведомо.
Из прошлого Грота сумели извлечь лишь два факта. Первый - что он служил в армии во время франко-прусской кампании, второй — что потерял тогда своего любимого брата.
Более точных подробностей, несмотря на все усилия любопытных, никто так и не сумел раздобыть. В конце концов все успокоились, удовлетворившись скупой связкой биографических данных «инженера Грота». Именно так, без какой-то определенной причины железнодорожники со временем прозвали неразговорчивого товарища. Прозвище это, которое ему дали вовсе не по злому умыслу, так тесно срослось с персоной машиниста, что даже начальство использовало его в приказах и распоряжениях. Так люди хотели отметить его своеобразность...
Паровоз работал тяжело, ежесекундно выдыхая клубы лохматого всклокоченного дыма. Пар, который непрерывно поддерживала заботливая рука кочегара, растекался через кости труб по скелету железного великана, толкал ползун, напирал на поршни, раскручивал колеса. Грохотали рельсы, скрипели шестерни, со скрежетом перебрасывались рычаги и реверсы...
На мгновение Грот очнулся от задумчивости и глянул на манометр. Стрелка, очертив дугу, приближалась к роковому числу 13.
– Выпустить пар!