День Ангела
Шрифт:
Лилия Тиграновна с грациозностью астрального дракона поднялась, встала в витрине во весь рост, привычно взметнула беспросветной ночной гривой, пропустив ее меж пальцами жестом альковным и притягательно-обманным. С усталой томностью опустив ресницы, словно бы и не замечая восхищенных взглядов, провела кончиками пальцев по линии декольте, по шовчикам, подчеркивающим талию, по юбке, длиною в две мужские ладони, если положить их поперек бедер одну над другой. Отставила ножку, блеснув драгоценной чешуйкой чулка и кинжальным каблуком, метнула взгляд исподлобья, чуть освободила сжатые губы, позволив глубоким уголкам дрогнуть
О опасный соблазн! О неутолимое желание причаститься талой бриллиантовой воды, испить, умыться ею, утонуть, захлебнуться, раствориться, выплеснуться, истечь в совершенную раковинку, прикрытую мягкой складочкой, и успокоиться, застыть, выкристаллизоваться бриллиантовым сердцем! И остаться. Остаться навеки пригвожденным золотой стрелой к божественной плоти.
Но мало ли кто чего хочет. И редко что происходит сразу и вдруг. На глазах у публики, обкусывающей ногти от зависти. Когда это происходит на публике, то считается неприличным. На глазах у публики считается приличным лишь корчиться в восторженном исступлении, внезапно выиграв моющий пылесос в телешоу, утирая рукавом со лба обильный пот — побочный продукт человеческой склонности к стяжательству. И покамест Никита истекал всего лишь внезапной испариной, ничем иным, глядя, как между короткими — вразлет — полами атласного закатно-кровавого жакета, нарочно расстегнутого снизу, переливчато, в такт шагам, дрожат бриллиантики, гроздью пришпиленные над пупком.
Рядом глотал слюни и вожделеющим бегемотом отдувался пораженный внезапной немотой негр Константин, но его удостоили лишь мимолетного взмаха ресниц, что, однако, означало шанс — один на тысячу, на миллион, но шанс. И если, скажем, почаще мелькать в офисе, то, кто знает, кто знает. Черного-то бриллианта, если приглядеться, у нее пока что нет… Но Костино время еще не пришло, так как Лилия Тиграновна устремила взор свой на Никиту, и грудь ее затрепетала под темно-красным атласом, ловя такт его дыхания, ритм пульсации его ауры.
— Игорь Петрович, — раздался повелительный резковатый голос. И поскольку Игорь Петрович упрямо куксился, изучая фирменный логотип на корзине для бумаг, в голосе прибавилось проволочной резкости: — Игорь Петрович, вас не затруднит представить мне нашего гостя?
Взгляд Игоря Петровича нехотя отчалил от урны и поплыл в неширокий пролив между Никитой и Лилией Тиграновной и попал в болтанку — такие там ходили волны и кипели буруны. Чтобы не укачало, Игорь Петрович уставился на потолочный плафон, сморгнул от яркого света и промямлил:
— Лилия Тиграновна. Это, — дернул он носом в сторону Никиты, — это ваш… это наш новый… кандидат. Скоро полезет на стенку. Высоко полезет. М-да. — Игорь Петрович ничем не рисковал, давая Никите столь двусмысленную рекомендацию. Он понимал, что его не то чтобы не слушают, но во внезапном буйстве стихии совершенно не воспринимают изысканности намекающей интонации. Поэтому он позволил
— Очень приятно, — произнесла Лилия Тиграновна, и режущей проволочности в ее голосе как не бывало — не проволока душителя, а шелковый бархат мягкими кольцами лег вокруг Никитиной шеи. — Очень приятно, — повторила она, — я рада такому пополнению. Я просто счастлива. С вашими данными, — оглядела она Никиту пылким взором, — вы можете стать лицом фирмы, э-э-э…
— Никита, — еле проскрипел он, — Никита Потравнов, — повторил он сипло и потянул носом дурманящий парижский яд, которым не без щедрости обрызгано было декольте Лилии Тиграновны. И конец тут пришел Никитушке, так как дьявольская химия отшибла у него всякое соображение и память.
— Я буду называть вас Ник. Не возражаете? — И еще одно бархатное кольцо обвило Никитину шею.
Нисколько он не возражал, разумеется. Он даже не понимал значения слова «возражать», будто впервые его слышал.
— Вот и хорошо. — Никита возликовал: его похвалили. — Это просто замечательно. А меня зовут Лилия Тиграновна. Лили для близких друзей. Вы хотите стать моим другом, Ник?
Что за вопрос, святые угодники?! Задремавшая было Никитушкина удивительная наглость моментально проснулась, возмущенная. Что за вопрос? Хочет ли он стать другом. Другом! Черта с два.
Ха, другом. Любовником — с радостью. С восторгом. Хоть сейчас. Надо полагать, именно это и подразумевалось. На кой черт ей друзья, этой розе? То есть Лилии. Лили, если ей так хочется. На кой ей друзья? Дружба-то пахнет по-другому: не дорогим синтетическим парфюмом, а осенним костром, старой книжной бумагой, пивком под разговоры, сигаретным дымком. Одним на двоих покореженным зонтом, сосиской в тесте — одной на двоих, влажной паутиной волос, свежей кожей щек, сбежавшим на плиту рассеянным утренним кофе, сырым сквозняком из расхлябанных оконных рам. Даже Анька ему больше друг, чем… Ох, а вот это здесь совершенно ни при чем, ешкин кот! Есть Божий дар, а есть яичница. Хотя, если честно, перепутать одно с другим нечего делать.
Так что же? Его приглашают попировать на лепестках розы? То есть Лилии. Испить нектара? Кто откажется от такого пиршества? Только законченный болван. Поэтому Никита, наглая такая тварь, плеснул огненного сиропу во взгляд и изрек в лучших традициях лицемерной куртуазности:
— Весь в вашей власти, Лили.
— Даже так? — распустила темную улыбку Лилия Тиграновна. — Я постараюсь не злоупотребить моей властью, несмотря на то что существует большой соблазн, Ник. Большой соблазн.
Никита слегка поклонился и качнулся к Лилии Тиграновне, словно бы притягиваемый магнитом, а она продолжила:
— Знаете, вам бы пошла немного иная одежда. И в моей власти… Власти, — подчеркнула она, — для начала одеть вас подобающим образом. Сейчас мы поедем вас одевать, причесывать — словом, делать из вас человека светского, а затем отправимся в одно прелестное местечко, где вы покажете себя с наилучшей стороны. Покажете себя моим верным рыцарем, я разумею. Послушаем музыку, выпьем шампанского. Ну а потом — потом я, пожалуй, вознагражу вас за верную службу. Я надеюсь, вы не столь благородны, чтобы отказываться от награды?