День Ангела
Шрифт:
…Звуки танго, какого-то сложного, стилизованного, особо надрывного, раздавались совсем близко, вторгались в добрые растаманские сны. В фортепьяно, должно быть, струны рвались, клавиши разлетались, когда записывали эту музыку. Ибо то была запись, где-то рядом включали и выключали магнитофон, перематывали назад и начинали все сначала: раз-два, три-четыре… Проход, поворот, наклон…
Никита пошел на звуки танго. И что у нас тут?
— Костя, — втолковывала, сложив руки словно в католической молитве, высокая девушка с подобранными под испанский гребень волосами платиновой блондинки, — Костя, соль не в том, что ты, Отелло, меня душишь. Соль в том, что души не души, а все равно это танец. И не надо строить зверскую мавританскую физиономию. Кому нужна твоя мимика? Танец! Ритм! Вот и души меня покрасивее в ритме танго! Мы не играем Шекспира в провинциальном театре, мы танцуем, и «Отелло», вещь страстная, только повод для страстного танца. Вот и все! Понимаешь ты или нет?! Если не понимаешь, то я сама тебя задушу, так и знай.
— Не задушишь, Мари, а вот и не задушишь, — веселился еще один Никитин знакомый и спаситель — негритос Костя, перепоясанный красным поясом поверх тореадорских каких-то штанов с лампасами. — А задушишь — пойдешь на скамью подсудимых за убийство, совершенное в состоянии аффекта. Мария Гильмутдинова, танцовщица и талантливый балетмейстер, в припадке ярости задушила своего партнера! Дездемона задушила Отелло! Слушай, а может, мы так и сделаем? Переиграем? По-моему, оригинально и… современно. Тебе не кажется?
— Костик!!!
— А Яго мы тоже сделаем женщиной! Ягиней. Или Ягой. И она соблазнит доверчивого мавра. Как тебе, а?
— Костик!!!
— А! Летающий программер! Привет, Кит! — отсалютовал Костик Никитиному носу, маячившему в дверях. — Ты десять минут подожди. Я тут сейчас все ей докажу и выйду к тебе. А ты осторожнее, не поддавайся там… этим… Они сумасшедшие, честное слово.
Никита вздохнул с негромким рычанием, совершенно не поняв того, о чем предупреждал его Костя, неожиданно оказавшийся еще и танцором танго. Никита попятился из танцкласса и принял уже решение валить подальше из этого дурдома, но не тут-то было.
Не успел он развернуться, как его схватили за руки и за плечи и поволокли. Поволокли всего лишь в соседнее помещение, укоризненно приговаривая: «Сколько ждать-то можно! Где ты шляешься? Все маются, все ждут, все чай литрами сосут, а он шляется! Предупреждали же не опаздывать!»
— Что значит «шляюсь»? — негромко изумился Никита, которого втащили в весьма просторное помещение с широким занавешенным альковом и подиумом-сценой, затискали и завертели. — Меня приглашали… А тут эти ваши велосипеды… И вообще… Дурдом.
Никто не слушал Никиту, его торопили, подвигая на какие-то действия, по всей видимости неприглядные, так как велели раздеваться и побыстрее, и даже, чтобы ускорить процесс, дернули рубашку из-под свитера. Никита рубашку не отдавал, таращил глаза и крутил головой. Тогда одна девица с фанатично сжатыми губами сунула ему под нос довольно большое зеркало, велела держать и нацелилась на него мягкой кисточкой в розовой пыли, а вторая, длинная жердь, начала трепать его за волосы и мазать липкой гадостью.
То, что получилось, Никите не понравилось, и девице, вероятно, тоже не слишком, потому что она завопила:
— Да что за дрянь! У него волос-то нет почти, все сострижено! Парик давайте! С локонами!
Парик принесли моментально — светло-желтый, свалявшийся и, по мнению Никиты, явно женский. Это было последней каплей, и Никитушка перешел к активному сопротивлению, а девицы, числом три, пыхтели, краснели, висли у Никиты на руках веригами, нацеливались по очереди нахлобучить на него дрянной парик и держали его мертвой хваткой, чтобы не упустить. И еще визжать и причитать принялись разноголосицей.
Должно быть, на визг из-за альковного занавеса выскочила Даша, почти неузнаваемая в просторном чепчике с обвисшими желтыми кружевами и с какими-то множественными атласными рогами и в пышном платьице из расползающейся марли с наляпанными цветочными аппликациями, из-под которого выглядывали смешные панталончики с рюшами. Она оглядела сумасшедшим глазом мизансцену, набрала воздуху в грудь и завопила в свою очередь:
— Девицы! Одурели! Это не тот! Отпустите вы его! Где вообще режиссер?! Куда он смотрит?! Нода-а-аррр!!! Ты где-е?! У нас Ансельма как не было, так и нет! Сам Ансельмом будешь!
— Я буду Архивариусом, Даша, — послышался спокойный голос Нодара из-за ширмы, отгораживающей угол, — Архивариусом и режиссером. И этого мне вполне достаточно. Я не многостаночник какой-нибудь, я творческая личность. Это только ты способна одновременно изображать и Веронику, и Серпентину. И они у тебя, я уже говорил, делал замечание, получаются одинаковые, — сказал Нодар, вылезая из чуланчика с костюмами и реквизитом. — Если Ансельм не явился, другого найдем. А пусть бы даже и его, — кивнул Нодар на Никиту. — Здравствуй, Никита. Как хорошо, что ты пришел.
— Привет, Никита, — во весь рот улыбнулась Даша и помахала ему чепчиком, который сдернула с головы, обезобразив прическу. — У нас тут и театр, и кино, — указала она на дремлющую на маленьком столике кинокамеру. — Как тебе актерская карьера? Мы тут Гофмана играем, Эрнста Теодора Амадея.
— Дурдом, — пробормотал Никита. В который уже раз он делал сегодня этот вывод? Счет потерял.
Спас его Костя, черным чертом появившийся в помещении театра.
— Я его первый нашел, — заявил он Даше, рыжей кошке. — А вы опять крадете, киднепперы. Пойдем, Никита. Я же тебя предупреждал: не поддавайся маньякам. Боксировать надо было, не стесняться. С ними иначе не справиться. — Он взял Никиту за локоть и сказал: — Ну пошли. Я так понимаю, ты все же решил промышленным альпинизмом заняться?
— Дурдом, — повторил Никита со вздохом, подивившись собственной неожиданной востребованности, и пошел за Костей. Уж лучше этот черный Мефистофель, чем ошалелые лицедеи.
— Еще увидимся! — коварно пообещала в спину Даша.
— До скорого свидания, — спокойно попрощался Нодар.
— Всем пока, — ответил Никита.
Лилия Тиграновна Лунина, красотка из красоток и отъявленная бизнес-стерва, владела даром застить свет ближним своим, когда была недовольна. А уж когда гневалась!.. Брови ее черные сходились на переносице углом, опущенной вниз роковой стрелой, вертикальная складка появлялась на лбу и падала меж бровей, на ядовитых губах пузырились проклятия, черные волосы змеились, как у Медузы Горгоны, длиннейшие заостренные ногти, казалось, искали жертвы.