День без конца и без края
Шрифт:
– Да, - сказал Василий.
– Забери!
– коротко кивнул лейтенанту старший.
Тот моментально сложил все в большую кожаную сумку. Человек в кепке деловито осмотрел содержание стола, прошелся глазами по стенам, оглядел полы.
– Вы, может быть, ответите мне, что это значит?
– опять спросила Муся.
– Ваш муж обвиняется в антисоветской деятельности, - холодно ответил человек в кепке.
– В чем она заключается?
– спросил Василий.
Тот даже не обернулся к нему.
– Он
– сказал Судейкин.
– То кулаков покрывал... То кампанию всеобщей коллективизации дискредитировал...
– А вы помолчите!
– оборвал его старший, и - Василию: - Пошли!
Они двинулись к выходу. Муся преградила дорогу Василию, глядела на него скорбно и потерянно.
– Не волнуйся, - произнес Василий.
– Это какое-то недоразумение. Я скоро вернусь.
– Прощай, Вася!
– она поцеловала его и сказала спокойно: - Вещи необходимые пришлю.
– Прощай, Муся!
– Я буду ждать тебя.
Все четверо вышли. Муся осталась недвижной и глядела куда-то в угол.
Муся сидит одна-одинешенька на пустынном речном берегу. Уже высоко поднялось солнце, стремительно проносятся над речной гладью береговушки, топают на пристани проснувшиеся пассажиры, поскрипывают сходни под тяжелыми сапогами грузчиков, а она не шелохнется, будто спит. Смотрит в туманную речную даль, где скользит еле различимая черная точка, похожая на такую же шуструю береговушку. Но эта черная точка заметно приближается, вырастает и обретает знакомые очертания станционного катера. Сидит за рулем один Судейкин. Василия нет.
Муся встала, спустилась по берегу к самому урезу воды. Судейкин вырулил на песчаную отмель, лихо выпрыгнул из катера, даже не поздоровавшись с Мусей, словно ее и не было здесь. На лице его играла злорадная усмешка.
– Где Василий?
– сухо спросила Муся.
– Ваш муж отстранен от должности. Его попросили задержаться... до выяснения обстоятельств.
– Это какое-то недоразумение, - машинально повторила Муся давешнюю фразу Василия.
– Недоразумение то, что вы руководили станцией. А я переживал.
– Ну что ж, зато теперь вы довольны, - сказала Муся.
– Пока еще нет. Вот когда я вас отсюда вытряхну, тогда успокоюсь.
– Он повернулся уходить и через плечо бросил: - Почвенную лабораторию сегодня же освободить. В ней будет мой кабинет. Вам подготовить дела к сдаче, - и ушел.
Утро. Проснулись дети: Володя, черноголовый мальчик, в трусиках и в майке делает зарядку, Наташа все еще лежит в своей кровати, закинув руки за голову, смотрит в потолок. А мать, безучастная ко всему, сидит за столом все в той же одежде, в которой была возле реки, смотрит долгим невидящим взглядом куда-то в окно - по всему видно, что она и в руки ничего не брала.
– Мама, а где папа?
– спрашивает Володя.
– Папа заболел. Его увезли в Якутск.
– В больницу?
–
– Да, в больницу.
Володя перестал делать свою гимнастику, спрашивает тревожно:
– Мама, что-нибудь серьезное?
– Пока еще трудно сказать, - отвечает, помедлив, Муся.
– А вам придется в Москву ехать, к бабушке.
– Ой, в Москву!
– закричала Наташа, вставая с кровати.
– Да здравствует Москва! Ура-а!
– Значит, бабушка ждет нас?
– спрашивает Володя.
– Конечно. Она письмо прислала.
– Мама, а наша бабушка старенькая?
– Наташа подходит к матери, обнимает ее за плечи, старается заглянуть в лицо, расшевелить ее или насмешить. Она, поди, чепец носит, как в книжках?
– Она всегда по моде одевалась, - ответила мать, грустно улыбаясь.
– В школе говорят, что пароход пристает прямо к лесному берегу. Можно брусники набрать, пока он стоит, - сказал Володя.
– Ой, мы наберем брусники для бабушки!
– обрадовалась Наташа.
– Вот и молодцы, - сказала мать.
– А как же папа?
– спросил Володя.
– Я тут погляжу за ним. Поправится он - тогда и мы приедем в Москву. А за вами тетя Ирина прилетит. Ей телеграмму дали.
Муся в лаборатории упаковывает зерно в пакетики, надписывает их, складывает в стопки.
– Марфа, это вот образцы "урожайной". А здесь "магницкий овес".
– Я боюсь перепутать... У меня голова дырявая, - говорит Марфа.
– Я все записала... И в каталогах все есть...
– Вы уж погодили бы до приезда новенькой, - говорит Марфа.
– Это от меня теперь не зависит.
Открывается дверь, входит старшая сестра Марии Ивановны, Ирина. Это строгая располневшая женщина в сером дорожном костюме и в шляпе. Светлый плащ висит на согнутой руке.
– Муся, что случилось?
– спросила от порога.
– Ирина, милая!
– Мария Ивановна кинулась к ней на шею и разрыдалась, не стыдясь своих слез.
Муся с Ириной собирают детские вещи, упаковывают чемоданы. Детей нет. Ирина, заперев последний чемодан, присела на стул и сказала решительно:
– Ты как хочешь меня ругай, но я тебе прямо скажу - во многом ты сама виновата.
– В чем же?
– спрашивает Муся.
– Да хотя бы в этой истории с кулацкой заимкой!
– Какая же она кулацкая?
– Ну не будем придираться к словам. Ладно, я еще понимаю тебя, когда ты проводила там опыление пшеницы. Ну, дело требовало... Но забирать с собой на станцию Авдотью?.. Это уж слишком!
– А бросить людей, которые помогли тебе... На произвол судьбы! Это не слишком?
– Но пойми же наконец, под какой удар ты ставила Василия! Станцию! Все свои опыты! У тебя же не частная лавочка, а государственное заведение! С этим считаться надо.