День да ночь
Шрифт:
– Мы тут прикинули и решили, что пулеметы нам подойдут больше, чем автоматы. Они хоть и немецкие, но пулеметы все-таки...
– объяснил сержант, с опаской поглядев на Кречетова: одобрит ли тот, что они решили трофейное оружие использовать.
– А патроны?
– Навалом, - сержант, понял, что против трофейного оружия у старшего лейтенанта возражений нет и широко улыбнулся.
– Хорошо. Пусть кто-нибудь сходит на КП, гранатами запасется. Штуки по три на брата. Больше не берите: другим не хватит. И держитесь.
– За нас не
– Встретим как надо.
– Ну-ну, посмотрим. Фрицев пропустишь - с разговорами о доверии и близко не подходи. Будет тебе двойное сальто.
* * *
У второго орудия все было подобрано: пятачок чистый, прицел зачехлен, ствол опущен. Сержант стоял у орудия, смотрел на своих подчиненных, которые забрались на немецкий танк и заглядывали в люк.
– За барахлишком пошли?
– прищурился Кречетов.
– Ты это, Колесов, брось. Не солдатское это дело.
Сержант неробко встретил кречетовский прищур. У самого глаза были колючие, не мягче, чем у старшего лейтенанта.
– Какое там барахло... Посмотреть им захотелось. Ребята еще ни разу немецкий танк в руках не держали. Пусть пощупают.
Посмотреть немецкий танк да пощупать его - это совсем другое, это даже полезно. И Кречетов остыл.
– А ты держал?
– Приходилось. Ничего интересного. Теснота там, не повернешься. И тухлятиной пахнет.
– Давно воюешь?
– С сорок первого, чуть ли не с самого начала.
– Сам откуда?
– Из-под Смоленска. Городок там маленький есть - Починок. Гарнизон наш стоял, отец служил.
– Из военных, значит. Отец кем служил?
– Полком командовал.
– Сержант сунул было руку в карман за кисетом, но передумал, не стал нарушать субординацию.
Кречетов заметил, вынул "Беломор", угостил сержанта, сам взял последнюю папиросу, смял пачку, но выбрасывать не стал, положил в карман.
– Был я на Смоленщине, - вспомнил он.
– Оборону держали, да не удержали. Болота у вас там, чуть копнешь - вода.
– Это у нас есть, - согласился сержант.
– А так места хорошие.
– Втроем управитесь?
– вернулся Кречетов к главному.
– Добавить бы тебе надо людей, да негде взять.
– Управимся. Приходилось и втроем. Так что ничего. Снарядов мало, три ящика.
– Возьми ящик у первого орудия. У них пять. Поровну будет. Но стрелять аккуратно. И не мазать. По три снаряда на танк. Если дельные артиллеристы, вполне достаточно. Да больше у нас и нет.
– Так ведь не ночь. Ночью палили побыстрей и побольше. Сейчас светло, с чего нам мазать.
– Вот и хорошо. И, смотри, без перерасхода. За каждый снаряд спрошу.
* * *
Лихачев и Дрозд тоже успели прибраться. Гильзы сложили в пустые ящики и отнесли в сторону. Ящики со снарядами поднесли поближе к орудию. Сейчас сидели, разговаривали вполголоса. При появлении старшего лейтенанта встали.
– Теперь на боевой участок похоже, -
– Он еще раз внимательно прошелся взглядом по "пятачку".
– Осталось прицел укрыть...
– Сейчас, товарищ старший лейтенант, - спохватился Лихачев и стал торопливо натягивать чехол на прицел.
– Забыл. Это у меня такая интеллигентная болезнь - рассеянность. Не знаю, что и делать...
Говорил и прикидывал, что вот сейчас ему и врубят за разгильдяйство. И еще про интеллигентную болезнь ляпнул. За нее тоже врубят. Еще по учебке знал, что не терпит старший лейтенант непорядка и разгильдяйства.
Зачехлил и встал перед Кречетовым, готовый принять заслуженную кару. Стоял и внимательно разглядывал свои, знавшие лучшие времена, кирзовые сапоги. Ничего еще были сапоги, носить можно.
Кречетов тоже посмотрел на сапоги Лихачева, но ничего интересного не увидел. Обычные кирзачи на исходе носки. Врезал бы он сейчас Лихачеву за прицел. Но не мог при подчиненном. Нельзя подрывать авторитет командира орудия. Тем более что подчиненный в прошлом из штабных писарей, а Лихачев вышел в командиры из боевых водителей.
– Вот и хорошо, - только и сказал он.
– Теперь полный порядок. Как настроение?
Лихачев даже не поверил в такое. Он поднял глаза на старшего лейтенанта, они сияли, как голубое небо в майский полдень. И в эту секунду он дал себе клятву, что до конца своей службы в рабоче-крестьянской он сначала будет зачехлять прицел, а уж потом заниматься всем остальным.
"Как настроение?" - спросил старший лейтенант. А каким оно после всего этого могло быть?!
– Хорошее настроение, товарищ старший лейтенант!
– бодро доложил он. До чего легко стало на душе у Лихачева. И его опять понесло: - Только вот Дрозд беспокоится и от этого теряет равновесие духа.
– О чем беспокоишься?
– спросил Кречетов солдата.
Дрозд ни о чем не беспокоился и представления не имел, о чем он должен беспокоиться. Поэтому за него ответил Лихачев:
– Боится, что его опять заберут в штаб писарем. А у него появилась склонность к артиллерии, понравилось уничтожать вражеские танки. И потом, он уже привык к нашему коллективу, поэтому возвращаться не хочет. В штабе коллектив совершенно другой - одни штабные работники. Но почерк у него редкий, поэтому могут забрать. Вполне. А коллектив без него скучать станет, и это будет подрывать моральный дух.
Если бы не старший лейтенант, сказал бы сейчас Дрозд Лихачеву все, что он думает о тех, кто лезет не в свое дело. И куда им следует деть свой язык, тоже сказал бы. Но при Кречетове не посмел. И это сошло за скромность. Тоже неплохо получилось.
Старший лейтенант Лихачеву поверил, потому что это было для него естественно: человек не хочет в штабе околачиваться, хочет делом заниматься.
– Не дрефь, не выдадим, - поддержал он Дрозда.
– Сам в штаб пойду, попрошу, чтобы не портили тебе биографию. Воюй спокойно.