День да ночь
Шрифт:
– Да-а... мундирчик у тебя того... Воевать, конечно, в нем можно. Вполне. Врагов должно устрашать. Но к штабной работе в таком сомнительном костюмчике не допустят. Нельзя.
– А я что говорю, - продолжил Опарин.
– Но, с другой стороны, должны штабные учесть, отчего такое получилось, - встал Лихачев на защиту Дрозда.
– Он же героически сражался с немецко-фашистскими захватчиками. Поэтому должны ему скидку сделать. Досрочно выдать новое.
– Не, - не согласился Опарин.
– С захватчиками все сражаются. Если каждому новую гимнастерку за это выдавать,
– Так ведь?
– Так, - подтвердил Дрозд.
– То-то и оно...
Опарин глянул на своего фрица. Тот вроде бы оклемался, но сидел с широко разинутым ртом. Со страхом и тоской смотрел на Опарина.
– Ты чего на меня уставился?
– поинтересовался Опарин.
– Не нравлюсь? Так я многим не нравлюсь, особенно фрицам.
Немец вопроса не понял. Понял только, что Опарин сердится, и испугался еще больше. Глаза у него стали круглыми, нижняя челюсть отвисла еще ниже.
– Закрой хлебало, - посоветовал Опарин.
– Смотреть противно. Завоеватель! Мать твою!..
– Не может он закрыть, - объяснил Лихачев.
– Ты ему челюсть сломал. У тебя кулак, как кувалда. А ты ему этой кувалдой прямо в челюсть въехал. Кость сломал. Он теперь вовсе рот закрыть не может.
– Вот это кино. Он что, так и будет теперь ходить с разинутой мухоловкой?
– Срастется.
– Афонину такое встречалось.
– Только с месяц, наверно, придется потерпеть.
– А как он есть будет?
– Через нос, - объяснил Лихачев.
– Носом есть?!
– Опарин сплюнул.
– Не может такого быть. В носу зубов нет.
– Бульон заливать станут, чтобы не жевать. Они соединяются, нос и рот. По-медицински так и называется - носоглотка.
– Врешь ты все, Лихачев, - подловил шофера Опарин.
– Если бульон заливать, так и через рот можно. Рот у него все равно раззявлен.
– Это я так предположил. Нос - запасной вариант. Можно и через рот, как врачи решат.
– Ладно, не таращи зенки, - пожалел Опарин фрица, которому теперь придется есть только бульон и, возможно, через нос.
– Не убиваем мы пленных. А кость срастется. Пожуешь еще, если будет чего... Нам бы тоже сейчас пожевать невредно.
– Старший лейтенант идет, - сообщил Дрозд.
– Попроси. Может, чего подкинет.
* * *
С правого фланга, где он оказался к концу боя, старший лейтенант Кречетов пошел вдоль линии обороны. За ним, стараясь не отставать, прихрамывал танкист. Плотный, коренастый, в туго перетянутом ремнем изодранном комбинезоне. Один он остался от резерва главного командования.
У каждого окопа Кречетов останавливался, считал потери, подбадривал тех, кто еще оставался в строю, приглядывал, чтобы оказали помощь раненым, отдавал распоряжения, как их переправить на КП.
Он вовремя появился на правом фланге. Немцы навалились тучей. Будь у старичков из полевой ремонтной мастерской автоматы, они бы напоили фрицев. А у них винтовочки, много не настреляешь. Поднялись навстречу с трехлинейками. И Кречетов тут как тут, со своими молодцами. Тоже
Старички ловко управлялись своими винторезами. Не ожидал от них такого Кречетов. А они еще в гражданскую этому научились, когда старший лейтенант и под стол пешком не ходил. В неразберихе рукопашного боя из автомата не больно-то постреляешь. Своих побить можно. Фрицы прикладами автоматов действовали да ножами. А старички винтовочками помахивали, будь здоров. Как на плацу. Кололи штыком, били прикладом, отбивали влево, отбивали вправо. Не воевали вроде бы, не дрались - работали. Кречетов тоже трехлинейку подхватил. Но так ловко, как они, управляться не мог. Выучки не хватало. Действовал, как дубиной.
Отмахались все-таки. Но из тринадцати механиков в строю только трое осталось. Пятеро легли навсегда. Пятерых ранило.
Кречетову тоже досталось. Так саданули в грудь, что до сих пор ребра болели. И правую скулу ободрали. Не хватало ему шрама на левой, так еще и на правую отметину поставили. Рукав гимнастерки кто-то рванул. Теперь на честном слове держался. Новенькую фуражку и вовсе затоптали. Нашел ее потом. Не фуражка, а блин со сломанным козырьком. Повертел ее, присвистнул и пустил по ветру. Хорошо летела. А больше ни на что уже не годилась.
Шел Кречетов по окопам и удивлялся, как устояли? На каждом участке по два-три человека оставалось. Еще чуть-чуть поднажми фриц, и не выдержали бы. Хотя, кто знает? Раз люди есть, то стояли бы.
* * *
Опарин с удивлением смотрел на старшего лейтенанта: гимнастерка порвана, правая скула сбита в кровь, галифе грязные, сапоги ободраны и измазаны черт знает чем. Да еще без фуражки, и волосы дыбом. Только черные пронзительные глаза и остались от прежнего старлейя. Хотел спросить, как дело было, но не спросил. И так видно, в рукопашной побывал человек. Чего тут спрашивать.
Кречетов устало опустился на край окопа, посмотрел за бруствер, где, укрытые плащ-палаткой, лежали убитые.
– Как же это Ракитина?
– спросил он.
Опарин хотел сесть, но не смог. Но старшим у орудия оставался он. Поэтому он и ответил.
– У прицела скосило. Очередью. Не думали мы, что с фланга ударить могут. Мне бы добраться до тех, кто сюда этих фрицев пропустил, я бы им такое кино показал...
– Отсмотрели они свое кино. С них больше спроса нет. С нас теперь спрос, с тех, кто жить остался...
– Кречетов опять посмотрел на укрывающую убитых плащ-палатку.
– Дельный у вас был командир. Это он насчет фугасов сообразил. Без фугасов нам бы еще круче досталось.
– Настоящий был командир, - признал Опарин.
– С ним хорошо воевалось.
– Самостоятельный человек, - подтвердил Афонин.
– Мог бы и взводом командовать.
– А уж если врубал, - похвалил командира и Лихачев, - так было за что. Для пользы дела.
– Бакурский?
– спросил Кречетов.
– В окопе, когда десант придерживал. Отчаянный он был, ничего не боялся. И из пулемета стрелял, как бог.
– Не его пулемет, так не дали бы они мне поле освещать, - добавил Афонин.