День Космонавтики
Шрифт:
Он отпил и протянул бутылку мне:
– Хочешь?
Я привстал, но мужчина наставил на меня палец:
– Не так быстро.
– В каком смысле?
– В смысле, что вода - это награда. Что ты щуришься?
Я сел, звякнув наручниками.
– Очки потерял.
– Ну, это объясняет твой вид.
Мужчина, расстегнув пиджак, пересел на столешницу. Во второй руке его появился платок, который он смочил водой из бутылки.
– Что я думаю, - сказал он, наклоняясь и касаясь платком моей щеки, кожи под носом, - когда тебя брали, ты потерял очки. А потом, когда вели, в силу своего не очень
Я втянул воздух сквозь зубы - было больно, но одновременно касания влажной ткани приносили мне некоторое облегчение.
– Ты разбил нос, приложился о бетон скулой, расцарапал лоб, что-то, видимо, еще повредил, поскольку был в наручниках...
– Это неправда!
– А что такое правда? Ты видишь здесь кого-то, кто подтвердит твои слова?
– Мужчина оглянулся.
– Никого нет. Да и не интересно никому, что ты скажешь. Били тебя? Нет. Зачем это надо? Ты кто? Никто. Ладно...
Он показал мне платок с мазками вытертой крови, сложил его и снова пересел за стул. Улыбка пропала с его лица. Он выложил на стол одну из моих карточек.
– Что это?
– Правда, - сказал я.
– Да?
– удивился мужчина и зачитал, насмешливо выделяя голосом отдельные слова: - "Великая Отечественная Война. 22 июня 1941 года - вероломное нападение гитлеровской Германии на Советский Союз. 9 мая 1945 года - взятие Берлина, разгром гитлеровской Германии войсками Красной Армии. Цена была велика, но мы победили! Мы!". Ай-яй-яй! Это правда?
– Да.
– Что-то я ни разу не слышал о такой правде. Но это и не важно. Важно, откуда ты это узнал, и сколько человек это делали.
– Я сделал это один.
Мужчина долго смотрел на меня.
– Ты думаешь, тебя спасут?
– спросил он, и глаза его стали холодными.
– Что сюда ворвутся адвокаты, правозащитники, какая-нибудь группа спасения? Ты не вырос из детского возраста? Очнись, парень! Как расположенный к тебе человек советую чистосердечно во всем признаться и сдать всех своих приятелей.
Я скрючился на стуле и не ответил. Мужчина подвинул бутылку на край стола.
– Пей.
– Спасибо.
Я взял бутылку обеими руками. Простая вода вдруг показалась изумительно вкусной, лучше соков, лимонадов и пива.
– Видишь, я проявил по отношению к тебе доброту, - сказал мужчина.
– На добро, если ты воспитан, как полагается, надо отвечать добром. Поэтому я жду от тебя ответной услуги. Кто делал карточки?
Я вернул бутылку на стол.
– Я один делал. Дома.
– Ну, это мы выяснили, только, вот незадача, кто-то диски твои отформатировал. Не знаешь, кто бы это мог быть?
Я промолчал. Мужчина налег на стол, и тот скрипнул под его тяжестью.
– А может ты думаешь, что ты герой?
– спросил он.
– Поверь, многие так думали и ошибались. Потом ссали кровью и недосчитывались пальцев. Или находили конец в яме, в лесу. Ничего романтического и возвышенного в таком фальшивом героизме нет. Сначала человек сопротивляется, потому что полон дурацких иллюзий о собственной значимости, о драгоценности своей жизни, ему мерещатся какие-то идеалы, отживающие понятия о чести, достоинстве, дружбе, памяти, потом вместе с понятиями начинает отживать он сам. А ты еще совсем молод. Подумай, зачем
Я всхлипнул.
– Видишь? Это не добрая сказка и не романтическая история, - сказал мужчина.
– Я полагаюсь на твое благоразумие. Скажи мне, сколько вас в группе?
Я поднял на него мокрые глаза.
– Да я один все сделал!
– А календарь? Маленький такой, с ладонь, календарь? Кажется, семьдесят четвертого года.
– Нашел.
– Где? В книжной лавке?
Я мотнул головой.
– У мусорных контейнеров, давно, с неделю назад.
– Кто-то выбросил?
– удивился мужчина.
Я пожал плечом.
– А может ты на чудо надеешься?
– спросил он меня.
– Что вдруг - трах-бах!
– и меня на благодушие потянет? Или что я сделаю скидку на твой возраст? Ай-яй, мальчик маленький, невинный, восемнадцать лет всего. Ну!
Он хлопнул по столу ладонью.
– Я же признался уже!
– скрючился я.
Внутри меня все тряслось и ходило ходуном, ныло, кружило и сжималось от боли. Хотелось в туалет.
Я все меньше понимал, чего от меня требуется. Чтобы я оговорил Семку, Саню, Лешку, Игоря и Петра Игнатьевича? Но они здесь совсем не при чем.
А карточки - ладно, карточки мои...
– Ты меня на крик не бери, - сказал мужчина, привстав.
– Ты чего добиваешься? Чтобы я озверел? Я озверею.
– Я же только карточки...
– простонал я.
– И чего тебе не хватало? Небедная семья, отец - оператор насосной станции, мать - домохозяйка, учёба в престижном колледже. Перспективы! Выучился бы, уехал на стажировку в Штаты, глядишь, приметили бы такого головастого, как ты, парня, остался бы там, в раю.
– Но получается, что победили-то мы, а не американцы.
Мужчина помолчал. Мне было не видно, какое выражение сложилось на его лице, я заметил только, как криво встали его усы.
– Парень, тебе-то какая разница?
– спросил он.
– Ну, просто...
– несколько секунд я подбирал слова.
– Мы - другие, не такие, как нам рассказывают. Лучше. И у нас есть, чем гордиться. Мы были Советский Союз, и мы победили в Великой Отечественной. А у нас все это отнимают, словно мы не достойны этого. Словно мы какие-то идиоты. Скоро и космос отнимут, и Гагарина.
– И что?
Я посмотрел на мужчину.
– Кто мы будем тогда?
– Люди. Граждане Европы, члены общей европейской семьи. Зачем нам выделяться, парень? Нахрена нам эти имперские замашки? Первые, вторые...
– А американцам зачем?
Мужчина вздохнул.
– Я смотрю, ты упертый. Я-то думал, что ты по глупости карточки рисовать начал, а ты, оказывается, убежденный борец. Революционер!
– Но это же правда!
– Ты вот ни хрена не поймешь, но я тебе скажу. Правда эта никому не нужна. Ее ни к чему не пристроишь. Спроса на нее нет, перевожу на понятный ученику экономического колледжа язык. Ты жил без правды восемнадцать лет, плохо тебе было? Страна живет без нее третье десятилетие, и что? Не развалилась, не рассыпалась. Американцы доллары отстегивают, чтобы так продолжалось и дальше, чтобы мы не возомнили себе и не полезли голой задницей со своими замашками менять мир.