День Космонавтики
Шрифт:
Тип вскочил со стула.
– Идиот! Какие, к чертям, чудеса?
Он бросился к двери, но умерил шаг. Обернулся. Постоял.
– Нет, - сказал, - не скрою, пробирает. Так что посиди еще. Вырастили же на свою голову. Не то поп, не то агитатор.
Когда во дворе выпал первый снег, я, наверное, с полчаса стоял в некотором ошеломлении. Это что же, сентябрь? Октябрь?
Значит, прошло уже полгода.
Снег лежал серыми хлопьями и тихо таял. Я слепил несколько снежков и попытался добросить до окон. Переломанные пальцы быстро превратились
Я стал кашлять. Кашель острой, гулкой болью отзывался в груди. Жженая каша удивляла постоянством. Я был уверен, что ее - большие запасы. Именно жженой. Ее, видимо, наварили один раз в большом котле и то ли законсервировали, то ли заморозили, чтобы ежедневно ею меня потчевать. В изощренное мастерство повара я не верил. Но потом подумал, что на плите можно неправильно выставлять таймер.
Однажды пришел доктор и вывалил из кармана халата две горсти таблеток.
– Это, - указал он на одну горку, - болеутоляющее. А это, - на другую, - антибиотики. Жри и то, и другое.
– В каких дозах?
– спросил я.
Он бегло посветил мне в зрачки, ощупал ногу и послушал грудь.
– Если не хочешь мучиться, сожри обе кучи на ночь.
– Вы тоже считаете, что у нас нет права знать свою историю?
– спросил я.
Доктор, где-то одного возраста с моим отцом, хмыкнул. У него было длинное, меланхоличное лицо.
– Парень, очнись, мне-то какое дело? Ты говоришь одно, другие - другое. Да, того обращения, что было с тобой, я не одобряю. Насилие - зло. Поэтому, в целом, рад, что ты выкарабкался. Хотя, возможно, это еще не конец.
– О чем вы?
– О жизни.
– Я думал, что я бессмертен, - сказал я.
– Все мы так думаем, - покивал доктор.
– Потом начинаешь сопоставлять, анализировать, делать выводы, и выходит, что где-то впереди неясно брезжит тьма. Ладно, отдыхай.
– Но меня выпустят?
– спросил я.
Доктор не ответил.
Через какое-то время (день, неделю, месяц, месяцы) мне принесли просто-таки праздничный обед: картофель-фри и бедро курицы. Словно запасы каши кончились, и мои мучители сбегали до ближайшего ресторана быстрого питания. Не морить же голодом...
– Это в честь чего?
– сунулся я в щель, через которую мне подавали миску.
– Новый Год, - неохотно сказал охранник.
– Серьезно?
Усевшись на койке и замотавшись в одеяло, я принялся есть курицу и размышлять.
Новый Год говорил много о чем. Я дожил до Нового Года. Это раз. Опять же, можно загадать желание. Это д... Нет, это если звезду увидеть или метеор, не так ли? Но в Новый Год, наверное, тоже стоит попробовать. Чем я рискую?
Я зажмурился.
Хочу... Вернуться хочу. В обычную жизнь. В пустые заботы. С девчонкой из книжной лавки сходить куда-нибудь. Она вроде бы была не прочь.
Простое желание.
Но если меня заставят выбирать между ним и возможностью знать правду? Мол, живи себе как обычно, вот тебе в зубы денежная компенсация, большая, на десять лет безбедной жизни, и никаких больше карточек?
Какой процент вообще выберет второе?
Я
Я приобрел привычку ходить по камере. Вернее, по той узкой полоске от стены до двери, которая была у меня в распоряжении. Четыре с половиной шага туда и столько же обратно. Их можно было разбить на восемь шагов поменьше, а также на четырнадцать приставных. Иногда, с поворотом, приставных получалось пятнадцать.
При ходьбе боль в ноге, конечно, не стихала, но в ней проявлялся ритм, который через какое-то время позволял с ней сжиться и не замечать.
Я думал об отце и матери, думал, понимают ли они меня, ждут ли. Почему-то часто они представлялись мне стоящими напротив мэрии с плакатом "Верните нашего сына!". В дождь отец одевал желтый дождевик, а мама скрывалась под подаренным мной зонтом с нарисованными флюоресцентной краской медвежатами. Возможно, они даже устроили постоянный пункт, на котором дежурили Саня, Леха, Игорь и Семка.
Я вообразил это так ясно, что расплакался.
Еще мне думалось, что оставлять меня в живых моим мучителям нет никакой выгоды. И мое подвешенное, так сказать, состояние вызвано, скорее всего, тем, что убивать меня тоже выходило делом бесполезным, а то и опасным.
Возможно, моя смерть вызвала бы последствия, которые перечеркнули все, что они смогли бы ей достичь.
Это было приятно.
Я также привык постукивать ладонью по стене, сначала в глупой надежде, что она подастся под пальцами, как в "Побеге их Шоушенка", но затем просто потому, что нужен был хоть какой-то посторонний звук. Скоро я научился сносно барабанить, и даже видел в шлепках какую-никакую мелодию.
Так и проводил время.
Кашлял. Лежал. Массировал ногу. Сходил с ума. Разговаривал сам с собой. Вспоминал лекции Виктора Афанасьевича и чертил в уме графики. Жутко страдал от отсутствия новостей. Мечтал о любой газете. Хотя, конечно, больше бы подошел смартфон или планшет.
Однажды мне приснился сон, как мы с ребятами пытаемся запустить ракету.
Как в глупых американских мультиках они сложили целую гору из ящиков с тринитротолуолом и динамитных шашек.
Кто-то потянул шнур, а я зачем-то полез на вершину этой горы. Там стоял простой стул с сердечком, вырезанным на спинке. Я оседлал его, обмотал веревкой ноги, живот и стал ждать старта. Причем никакой мысли о дикости такого вот полета у меня не возникло.
– Ты готов?
– спросили ребята снизу.
– Да, - ответил я.
– Будешь пролетать мимо Гагарина, передай ему привет, - попросили они.
– Обязательно.
Кажется, взрыв разнес меня на кусочки.
Выпустили меня в конце марта.
Тридцать первого марта, как сказал мне потом отец. Я немного не дотянул в заключении до года.
Как-то донельзя буднично все произошло. Я, честно говоря, заподозрил лишь переезд в другую тюрьму. А о смерти, о том, что могут убить...