День не задался
Шрифт:
К сожалению, это были грезы! Реально, через день Люда ушла на катере в Рамбов, в свою бригаду, и, наверное, в тот же день пошла на нейтралку. Мы летали на штурмовку, вялые и вязкие бои с истребителями немцев, морозы, битва под Москвой. Все это прошло мимо нас, не задев смертельными шипами.
На Новый Год Людмила сказала, что у нас есть маленькие проблемы: у нее не пошли месячные. А я не знал, где живут мои родители! Я пошел к майору Охтеню с рапортом о переводе Люды в наш полк. Командир был пьян, и нес околесицу, но рапорт подписал. Люда надулась на меня, хотя я сделал все то, что было нужно. Но ночью я был вознагражден полностью:
— Господи, как я соскучилась! — прошептала Людмила мне на ухо!
Рано
Потом начались неприятности. У меня было больше всех сбитых на всем Ленинградском фронте: 14, из них 9 истребителей. Пришлось выступать на фронтовой конференции. Я "не узнал" комиссара 5-го иап (откуда я мог его знать? Я его в глаза не видел!!!). Плюс, автором письма какой-то девицы, которое я нашел у себя в кармане после первого боя, оказалась его дочь. Два раза какие-то письма приходили, я их рвал, не читая. Изобразить почерк Титова я не мог. Отношения совершенно не известны. На фига мне это нужно? Я "пошел в отказ": ничего не помню, контузия: взрыв пушечного снаряда за бронеспинкой, в двух сантиметрах от головы. Никому ничего не говорил, так как боялся, что спишут по здоровью. Но выкрутиться не удалось. Видимо, у комиссара было прикрытие. Нас арестовали, и меня, и Людмилу. Посадили в ПС-84 и повезли на Большую землю. У Жихарево мы были атакованы "мессерами". Несколько очередей пробило корпус. Были убиты два сержанта НКВД, техник самолета, мы вошли в пикирование. Я вполз в кабину. Оба пилота убиты, самолет падает. Удалось освободить место командира и сесть за штурвал. Тяну штурвал на себя, самолет слушается. Выровнялся у самой земли. "Мессера" не отстают. Людмила села на место стрелка и двумя короткими очередями отправила обоих "мессеров" на землю. Снайпер, все-таки. Но, бензобаки пробиты, левый двигатель заклинило, стабилизатор, практически, представляет из себя мочалку. До линии Волховского фронта 15 километров. А высота 400 метров. Ползу, чуть ли не деревья цепляю. Перевалил за Лаврово, тут уже наши, и сел на брюхо сразу за линией фронта. Попался на глаза командующему 4-й армией генералу Мерецкову. Кто-то из убитых вез ему пакет. Доложил, что арестованный лейтенант Титов посадил подбитый транспортник, и готов следовать к месту ареста.
— У тебя с головой, лейтенант, как, все в порядке?
— Вроде да!
— Ты из какого полка?
— 13-й иап КБФ.
— Если бы эти бумаги попали немцам, была бы полная задница! Возвращаешься домой. Следствие по тебе будет закрыто. Я распоряжусь, чтобы тебе дали У-2. Гаврилов! Что там у тебя по лейтенанту?
— Измена Родине. Не помнит никого из своего старого полка. Похоже на амнезию. Вроде бы контузия, но записей в медицинской книжке об этом нет.
— Лейтенант! Контузия была?
— Да, товарищ генерал, но я ее скрыл. Списать могли.
Мерецков подошел ко мне, посмотрел в глаза:
— Воюй, лейтенант! А это кто?
— Моя жена.
— Ее за что?
— Не знаю, товарищ генерал. Она была снайпером 6 БрМП в Рамбове. Сейчас – оружейница 13-го иап.
— Это теперь не 13-й иап, а 4-й гвардейский иап, товарищ гвардии лейтенант и гвардии главный старшина. Еще раз спасибо, гвардейцы, что посадили самолет.
Возвращение не было триумфальным. Мое место уже занято, моя землянка тоже. Охтеня сняли с должности, он последнее время много пил и перестал летать. Новый командир – из моего старого 5-го полка. Он меня помнит, я его не знаю. Возвращать меня на должность командира 4-й эскадрильи он отказался. Самолет
— Я этого разгильдяя знаю с 40-го года! У него вечно что-нибудь не так, как у людей! То заблудится, то напьется, то драку устроит, то самолет поломает!
— Он у меня в полку с августа 41-го. Я его командиром 13-й эскадрильи поставил, и не за красивые глаза. У него больше всех сбитых на всем Ленинградском фронте, и самые маленькие потери: с сентября эскадрилья потеряла только одного человека и два самолета. Ты что ж творишь? Не успел полк принять, а уже раздербанил лучшую эскадрилью полка?
— Но он же под следствием был! Как я могу ему доверять?
— Ты вот это читал? — Романенко сунул ему в лицо постановление Особого отдела об остановке следствия. — Мало ли что на фронте может произойти. Не помнит он ничего, что было до 21 июля 41 года. Отца с матерью не помнит, но летает и бьет фашистов. Не знаю как тебе, а мне этого достаточно.
Тут в штаб вошла в полном составе моя бывшая эскадрилья. Стоят, прислушиваются к разговору. Романенко повернулся к ним:
— А вы чего сюда приперлись?
— Из-за командира! — сказал Макеев. — Командир вернулся, а его во вторую перевели. Просим вернуть нам командира. Несправедливо это!
— Слышишь, Борис Иванович, что люди говорят?
Крупное лицо Михайлова было красным, глаза упрямо смотрели куда-то в сторону, кулаки сжимались и разжимались. Он вступил в должность три дня назад, еще не был гвардейцем. Все знали, что у него один сбитый с потерей собственного самолета.
— Что молчишь, подполковник? — продолжил Романенко. — Сказать нечего? Не с того ты начал! Радоваться должен, что такой человек в полк вернулся! Верни ему и должность, и самолет. Это мой приказ. А ты, Павел Петрович, зла на командира не держи, и оденься по форме. Звание старший лейтенант тебе присвоили перед самым арестом, но не объявляли из-за этого. Все, товарищи командиры, концерт окончен! Все в полк!
Вышли из штаба бригады, Михайлов сел в "эмку" и уехал, не сказав ни слова. И никого с собой не взял. Не вежливо. Меня обступили мои друзья.
— Все в порядке, командир! Главное, мы снова вместе.
Примораживало, я был в тонкой шинелишке, с чужого плеча, как назло ни одной машины в сторону Толбухина. Пока шли, слегка подморозил пальцы на ногах. По приходу ребята пошли выселять нового начальника связи из моей землянки, а я пошел получать летное обмундирование. Начальник вещевой службы расщедрился и выдал мне английский комбинезон с подогревом, новые отличные собачьи унты, новый шлемофон, отличной выделки куртку и, хитро подмигнув, новенький полушубок.
— Людочке отдайте! Как раз по ней, длинный. Специально для нее доставал. Пусть ко мне сегодня заскочит, распишется, мы тут ей еще кое-что приготовили. Но, это – лично вручим.
Все в полку знали причину перевода Людмилы в полк, что она в интересном положении, поэтому очень берегли ее. Семьи почти у всех находились в эвакуации, поэтому она стала всеобщей любимицей.
Краснофлотец помог донести все до землянки. Я сходил во вторую, забрал вещмешок, когда вернулся, в землянке сидел командир полка. На столе стояла бутылка водки и два стакана. Я достал из вещмешка банку тушенки и хлеб.