День отца
Шрифт:
Впрочем, тётка меня не осуждала и не одобряла. Как опытный мозгоправ, она просто задавала вопросы. Я сам рассказывал, что мне нравится, а это нет, что я одобряю, а что считаю не очень. И сам под её строгим взглядом с этим разбирался.
Но сегодня она вдруг изменила своему правилу.
— Это называется замещение. То, что случилось с ней на курсах, — накрыв заснувшую среди подушек на полу Стефанию мягким пледом, разогнулась тёть Зина и присела рядом со мной на диван.
Я, развалившись, баловался со спицами, пытаясь вязать что-то из небесно-бирюзовой пряжи,
— Одну зависимость она заменила другой. Еду — хоккеистом, — забрала тётка у меня вязание. И я начал рассматривать торчащую из рукава свитера затяжку. — Любовь — очень сильная мотивация. Одна из самых сильных.
— А мне казалось её стимулировала перспектива сбросить больше всех, — вяло возражал я. — Победить — разве не мотивация?
— Ещё какая. Но не в её случае, хотя она бесспорно честолюбива. И то, с какой настойчивостью твоя Владислава преследовала парня, пока не добилась своего и не вышла за него замуж, лишнее тому подтверждение.
Скатывая нитку, которая никак не хотела становиться узелком, я, признаться, слушал её невнимательно. Слишком уж тонкая грань была между здоровьем и болезнью — вот что я понял за долгие годы общения с тёткой. По её мнению, мы все больны. Все травмированы. Все немного ку-ку. Это было нормальностью в её мире.
— А то, что происходит сейчас — вытеснение. Думаю, эта её неожиданная забывчивость — реакция на то, что ей хочется вытеснить из своей памяти. Смерть отца, измена мужа, — прокомментировала она. — Вытеснение — тоже один из мощнейших механизмов психологической защиты.
Отчего-то я знал, что она так скажет. Была бы моя тётка хирургом, предположила что-нибудь отсечь скальпелем, терапевтом — поставила диагноз, что лечится таблетками. Но она была психиатром. Зинаида Сабурова и простуду считала психосоматической проблемой, и от факта, что неврастеники болеют ОРВИ в три раза чаще остальных людей, при ней не отмахнёшься.
— Ты знаешь, а мне нравится эта новая Славкина болезнь, — пожал я плечами, оставляя в покое непокорную нитку. — Она смотрит на меня с таким восхищением, словно видит первый раз. И ей нравится то, что она видит. Дорого бы я дал хоть за один такой её взгляд десять лет назад.
Тётка усмехнулась.
— И над шутками твоими смеётся?
— Даже спросила, как я доехал, — скорчил я гримасу: шутки у меня смешные.
— То есть сама пишет? Сама звонит?
— Ну, до этого не дошло, — покрутил я шеей, разминая. — Одно сообщение не в счёт.
— Вангую, — встала тёть Зина, кивком пригласив меня за собой. — Дойдёт, Рим.
Я сел на знакомый табурет — моё любимое место в её большой уютной кухне.
Она остановилась передо мной:
— Ты рассказал ей, что у вас всё плохо с Полиной?
— Ты же знаешь, я не умею врать, да и не хочу.
— Поздравляю, мой мальчик, тебя используют, — развела она руками.
— Да прекрати, — отмахнулся я. — Я нужен Владиславе Орловой как собаке пятая нога. Она всю жизнь любит своего Бахтина и будет любить.
— Именно поэтому попользуется тобой, отомстит, а потом вернётся к своему Бахтину и всё ему простит. А ты опять останешься с разбитым сердцем соскребать себя с пола.
— Тёть Зин, — я посмотрел на неё с укоризной: сейчас в ней и правда было куда больше от моей родной тётки, чем от психиатра. Больше от ворчливой старухи, что за меня переживает, чем от профессионала.
— Ты можешь отмахиваться от меня сколько угодно, крутить у виска, злиться — я согласна. Только не обольщайся на свой счёт, мальчик мой. Да, ты возмужал. Ты теперь взрослый, интересный, мускулистый, бородатый, весь в наколках. Красавец. Но некоторые вещи не меняются. Ты не умеешь ей противостоять. И она это знает.
— Есть только одно «но», — встал я. Что-то мне и чаю перехотелось. И вообще её слушать. — Я женат. У меня ребёнок.
Она похлопала меня по плечу. Понимающе, сочувственно. И усадила обратно.
— Не сердись, Рим. Просто будь немного эгоистичнее. Осторожен, раз уж ты теперь предупреждён, а значит вооружён. И не будь глуп, — пошла она доставать чашки, стала собирать на стол, но не замолчала, говорила, не глядя на меня, словно сама с собой. — Я, конечно, понимаю, что она не могла знать, что в тот день ты окажешься в супермаркете, чтобы подстроить вашу встречу, не платила за снег, не выкручивала пробки, хотя… — она на секунду замерла, но потом махнула рукой, — да нет, а смысл? Но вы встретились. И не факт, что она не знала, как у тебя дела. Но даже если не знала, теперь знает: твоя семейная жизнь рушится. А у неё в анамнезе измена мужа. Она будет последней дурой, если не воспользуется тобой. Начнёт преследовать как хоккеиста, пока не добьётся своего. Всё старо в этом мире. Паттерны поведения не меняются. Женщины коварны, злопамятны и вероломны, — бросила она в рот кусочек колбасы, что резала и, уперев руку в бок, жевала, задумчиво глядя куда-то вверх, то ли оценивая вкус сырокопчёного мяса, то ли разглядывая трещину на потолке, то ли раздумывая.
— А вариант, что ей плохо, она расстроена, она переживает, ей одиноко — совсем не рассматривается? Что как все нормальные люди, она просто нуждается в друге, в человеке, который её выслушает, поймёт, поддержит и будет на её стороне, а не возрадуется, злопамятно и завистливо, как наверняка сделали все её подружки, потирая ручки: так тебе и надо. Нет?
Но тётка меня словно не слышала.
— А почему у них с хоккеистом нет детей? — спросила она в ответ на мою пламенную речь.
Я тяжело вздохнул и обречённо уронил голову на грудь:
— А я откуда знаю?
— Ладно, ладно, умолкаю, хоть кто-то тут явно выдаёт желаемое за действительное, — показала она словно застёгивает рот на молнию. — Только потом не говори, что я не предупреждала.
И тут как на зло у меня в кармане пиликнул телефон.
Я выдохнул: Славка.
Тётка многозначительно пожала худыми плечами.
Да что б тебя, Зинаида Витальевна!
«Привет! Как ты?» — напрашивалось на ответ сообщение.
Я хмуро отложил телефон в сторону.