День рождения
Шрифт:
Гайнетдинов, который исполнял обязанности председателя колхоза, и председатель сельсовета Муса Абдулов поднялись на крыльцо. Рамазан Яруллин взмахнул рукой:
— Товарищи!.. — Голоса стихли. Рамазан помолчал, словно не знал, что говорить дальше. — Товарищи! Пять дней прошло с того времени, когда началась война. Фашистские захватчики двигаются на восток. Враг хочет обратить в рабство советский народ. Но этому не бывать! Мы победим! Потому что мы, советские люди, поднимаемся на борьбу за справедливость… По призыву Отечества мы сегодня провожаем на
Хабибулла, слушавший оратора с большим вниманием, разволновался. Он тер свой широкий лоб, поправлял шапку на голове, гладил белую бороду. Под конец не выдержал и тоже попросил слова.
— Братья, мой старший уже на фронте, уже воюет! Он ведь на границе. И я провожаю вас, как своих сыновей. Запомните мои слова: беспощадно бейте врага! Если мы всем народом поднимемся, и молодые, и старые, то ему скоро будет конец! Я вам скажу: башкирские джигиты издавна славились. Хорошие воины!.. Правильно я говорю, джигиты?
Прошел гул одобрения, на всех произвели сильное впечатление слова старого Хабибуллы.
От имени уходивших на фронт выступил Сабир. Он был немногословен, но сказал все, о чем думали уходившие на фронт мужчины.
— Мы будем громить фашистов, — в глазах у Сабира вспыхнула ненависть, — а вы здесь пока поработайте за нас! И враг будет разбит!
— Будьте спокойны, джигиты! Колхозники не подведут! — крикнул Салим Гайнетдипов.
Настают минуты прощания.
По давнему обычаю, отъезжающим дарят гостинцы, деньги.
Заплаканная Малика тоже принесла свои подарки. Оба ее сына где-то далеко-далеко, для них вязала она теплые носки и варежки. Но разве не ее сыновья эти джигиты, уходящие на войну? Так пусть согревают их варежки и носки, которые долгими зимними вечерами любовно вязали ее материнские руки!
— Возвращайтесь живые, здоровые, сынки, — приговаривает Малика. — Если встретите там Миннигали и Тимергали, передайте привет родительский. За нас пусть не беспокоятся…
Так она обошла всех и каждому давала откусить по маленькому кусочку от большого, испеченного в золе хлеба. Это был старый обычай.
— Остальное останется здесь, — приговаривала мать. — И эта оставшаяся доля притянет вас к родному дому.
Хабибулла всегда немного посмеивался над суеверием жены. «Ох темная же ты, старуха! — думал он. — Так и прожила с верой в разную чепуху. Наверно, грамотные сыновья постыдились бы твоей темноты, если бы слышали…»
Наконец подводы с мобилизованными тронулись. Закричали, заплакали, побежали следом люди.
— Пусть всегда с вами будет. Хазыр-Ильяс![22]
— Возвращайтесь с победой!
Хабибулла шел немного в стороне. Когда дошли до конца деревни, он сказал председателю колхоза:
— Салим, брат, наверно, я поеду провожатым?
— Зачем? — удивился Гайнетдипов.
— Дело у меня есть в районе…
— Ну вот и хорошо, агай, садись на переднюю подводу. За мальчишками-кучерами
Хабибулла подошел к жене, которая шла в группе женщин.
— Меня посылают провожатым, — сказал он ей и бросился догонять переднюю подводу.
Кто-то из парней неумело играл на гармошке, около него шли девушки и пели. Матери продолжали плакать, провожая сыновей. Все это казалось Хабибулле страшным сном. Только ужасы, которые видишь во сне, минутные. Проснешься, и нет их. А здесь другое. Война. От нее не избавишься. Никого она не пощадит. Бесспорно одно: советский народ победит, он не склонит головы перед фашистскими захватчиками. В такое время никто не должен стоять в стороне, не имеет права. Нужно работать и работать, сколько есть сил.
Улица в райцентре, где располагался военкомат, была полна народу. Хабибулла удивленно хлопнул, себя по ногам:
— Аба-а-а, чисто стерлитамакский базар! Проехать негде!
— Дальше не надо, агай. Высаживай нас здесь и поворачивай назад, — сказал Сабир.
Солнце палило нещадно. Хабибулла привязал лошадь к плетню, положил перед ней сена и пошел следом за односельчанами.
Улица была битком набита мобилизованными и провожающими. Из репродуктора на уличном столбе неслась музыка. Если бы не хмурые лица людей, было бы похоже на праздник.
У военкомата их остановил небольшого роста, загорелый молодой лейтенант:
— Вы откуда?
— Из Уршакбаш-Карамалов.
— Ага… — Лейтенант показал на группу людей, расположившихся справа от сада: — Туда идите!
Расставшись с односельчанами, Хабибулла почувствовал невыносимую тоску в сердце. Несколько слезинок скатилось по бороде. Он стыдливо смахнул их и вытер глаза. Немного постоял, чтобы прийти в себя, затем вошел в здание военкомата. Там тоже было много народу. Они что-то говорили друг другу, что-то объясняли, приказывали. Трудно было понять, кто кому здесь подчинялся.
Хабибулла сунулся туда-сюда, но, так и не найдя человека, который мог бы решить волнующий его вопрос, направился в кабинет военного комиссара.
За длинным столом сидели люди. Майор, объяснявший им что-то, умолк сразу и уставился серыми усталыми глазами на вошедшего:
— Вам что нужно?
— Вы нужны.
— По какому делу?
— Вы меня выслушайте. У меня два сына, оба на фронте. Воюют против немецких захватчиков. Кровь проливают.
Усталое сердитое лицо военного комиссара сразу смягчилось.
— В чем ваша просьба, агай?
— Не просьба, требование! — Хабибулла решительно махнул рукой, чтобы придать больше убедительности своим словам: — В такое время я должен быть рядом с сыновьями. Пошлите меня на фронт!
— Сколько вам лет? — спросил майор.
Хабибулла ответил уклончиво:
— Какое это имеет отношение к войне? Я чувствую, что вполне годен к службе.
— И все же сколько вам лет? — настаивал майор.
— Пятьдесят семь.
— Ваш возраст не призываем, агай. Если очередь дойдет, сами вызовем. До свидания!