День рождения

Хамматов Яныбай Хамматович

Тимергали тоже не выдержал и задремал под равномерный шум многочисленных ног. Он наталкивался на передних, просыпался и снова задремывал, ему даже снился сон, хоть сквозь дремоту чувствовалось течение людей, увлекавшее его все дальше на восток.

Во сне Тимергали оказался дома. Вон Тагзима… Она стоит одна на углу, где их проулок выходит на главную улицу аула.

Она печальна. Круглое белое лицо чем-то обеспокоено, глаза уставились в одну точку, волосы рассыпались, нос какой-то приплюснутый… Что с ней случилось?

Тимергали хотел было пропеть ей частушку про Афаззу с приплюснутым посом, которую сочинили в ауле

давным-давно, но побоялся, что Тагзима обидится.

«Ну что ты надулась?» — «Не надулась я», — сказала Тагзима. «Почему ты здесь стоишь?» — «Тебя жду. Что же ты не пришел вчера?» — «Занят был». — «Ты знаешь, я тоскую по тебе». — «Знаю, дорогая…» — «Нет чтобы сообщить что-нибудь о себе!» — «Не хотел, чтобы другие узнали о наших с тобой отношениях». — «Стыдишься? Да, я разведенная!» — «Не за себя боюсь. Начнут про тебя всякие сплетни распускать. Я этого не хотел, понимаешь?» Тимергали сжал руки Тагзпмы в своих ладонях: «Айда в клуб…» — «Не хочу». — «Почему?» — «Постоим здесь вдвоем. Нагляжусь на тебя. Придется снова увидеть тебя пли нет…» — «Постоим…» — «Говорят, у тебя есть другая… Правда это?» — «Пустые слова», — сказал Тимергали. «И никого не имел?» — «Нет». — «И никому не обещал, что женишься?» — «Нет-нет! Я никого, кроме тебя, не любил и любить не буду! Ты моя единственная радость, надежда, счастье… Слышишь?» — «Слышу», — сказала тихо Тагзима. «Кто тебе наговорил про меня?» — «Люди». — «Если ты любишь меня, не верь никому! Верь своему сердцу…»

Тагзима ничего не ответила и обвила его шею мягкими руками. Счастливо улыбаясь, она гладит его по спине, ласкает, целует… Нежно дотрагиваясь губами до его ушей, шепчет, шепчет: «Дорогой, любимый мой… Единственный мой, любовь моя… Нет на свете никого счастливее меня… Обними меня… Крепко-крепко обними… Как тогда под стогом…»

Но кто-то постоянно мешает им, кричит, старается вырвать его из объятий женщины…

Э-э-эх! — Тимергали упал в воронку, зашиб раненую руку и окончательно пришел в себя.

Петров помог ему подняться:

— Кости целы?

— Кажется, целы.

— Я тебя потянул в сторону, но не осилил. Чуть с тобой вместе не свалился.

— Кажется, заснул на ходу, ничего не видел и не слышал, — ответил Тимергали, все еще находясь под впечатлением чудесного сна. — Знаешь, видел что-то совсем другое. Совсем… Будто дома, родные лица…

Тимергали опять шел вместе со всеми, но в ушах его звучал голос Тагзимы, и он старался подольше сохранить его.

Что она сейчас делает? Какое это счастье быть рядом с любимой, держать ее в объятиях! Спасибо, Тагзима! 5а все, за все спасибо!

Когда на земле мир, человек и не догадывается до конца об истинной цене жизни. Что имеем — не храним, потерявши — плачем… Ничего вернуть нельзя, невозможно. Хоть бы на короткое время унестись в счастливые дни, когда не было всех этих ужасов, бед, которые из-за проклятых фашистов свалились на голову.

Если бы хоть на день!.. Тогда бы Тимергали знал, как надо жить! Но это невозможно… Остается только мечтать…

Тимергали застонал.

— Тебе плохо? — Петров дотронулся до раненой руки Тимергали.

— Нет. Я просто забылся, товарищ командир… — Тимергали перекинул винтовку с одного плеча на другое.

Приближался рассвет. Горизонт стал голубым, возвышенности начали выделяться из темноты. Петров застегнул ворот гимнастерки, на котором блестели три кубика.

— Все

забываю тебя спросить: ты из какого района Башкирии? — сказал он, вспомнив что-то.

— Из Миякинского.

— А, знаю! Рядом с Алынеевским районом… Раевку знаешь? Я несколько раз бывал. Там у меня сестра родная живет. Я ведь из Оренбурга. Родители и сейчас там. Думал нынче вернуться туда, жениться. Не вышло. Ты ведь тоже не женат?

Тимергали покачал головой:

— Нет.

— А девушка есть?

— Есть…

Огромным красным шаром взошло солнце.

Вышли на поляну, сожженную до черной земли. Чаще стали попадаться превращенные в металлолом машины, пушки, сгоревшие танки, россыпи стреляных гильз, трупы людей, туши лошадей со вздутыми животами.

От головешек, валявшихся на земле, еще шел жидкий серый дымок. Утренний воздух был пропитан запахами бензина, недавних пожарищ. В этих местах совсем недавно проходил жестокий бой…

На западном склоне холма отряд остановился. Голодные, давно не знавшие нормального сна, смертельно уставшие люди засыпали, сидя или лежа прямо на земле. Но какой сон на фронте! Часа за полтора Петров просыпался несколько раз — сквозь сон он все слышал и видел. Вдруг старший лейтенант растолкал Тимергали:

— Вставай!

— Уходим?

— Нет.

— Зачем разбудил?

— Там, — Петров кивнул на голову колонны, — что-то произошло. Не слышишь?

— Нет.

— Надо выяснить, — сказал Петров.

Забылись усталость, боль, голод. Все зашевелились, оглядываясь, чего-то ждали.

— Что такое? В чем дело?

— Не знаю.

— Почему все шумят?

— Не знаю.

По цепи докатился приказ:

— Коммунисты, командиры батальонов, рот и взводов к комиссару!..

Петров снял со спины мешок, передал Тимергали:

— От меня не отрывайся, земляк. Жди здесь, — сказал он и, прихрамывая, побежал вперед, вместе с другими командирами спустился в овраг к подводе, стоявшей под крутым обрывом.

На подводе полусидел тяжело раненный батальонный комиссар. На бинтах запеклась кровь. Густые черные кудри упали на широкий бледный лоб. Комиссар хотел заговорить, но не смог — вырвались отдельные, едва слышные слова. Он знаком попросил, чтобы его подняли повыше. Два санитара посадили его. Он старался не стонать, лишь морщился от боли. Наконец заговорил:

— Товарищи!.. — Комиссар тяжело дышал, боль исказила его лицо. Помолчав немного, продолжил: — Товарищи, каждому из вас известно: мы окружены, находимся в исключительно тяжелых условиях… Как бы то ни было, мы подошли к линии фронта. Там — наша армия. Задача — прорвать окружение врага и присоединиться к своим!.. От каждого политработника, от каждого бойца потребуется- беспримерный Героизм. В эту ответственную минуту надо собрать последние силы, использовать все возможности… — Комиссар говорил с большим трудом, речь его часто прерывалась. — За время нашего отступления бойцы устали, истощены… Плохо с оружием… Но мы, большевики, закалены в трудностях и не поддадимся им!.. Еще раз предупреждаю: какое бы сопротивление мы ни встретили, мы должны с боем прорваться через передовую… Смерть или победа! Третьего не дано. Бойцам разъясните… Самое главное — железная дисциплина!.. Кто не подчинится приказу — наш враг!.. Паникеров и трусов расстреливать на месте!.. — Комиссар еще что-то сказал, но ветер унес его ослабевший голос.