День рождения
Шрифт:
— Зачитать?
— Читайте.
Адъютант взял бумагу, лежавшую на краю стола.
— «За отвагу и мужество, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, наградить орденом Красного Знамени сержанта Александрова Николая Петровича…» — читал адъютант.
— Я! — вскочил Александров.
Когда взволнованный Губайдуллин, услышав свою фамилию, вышел вперед, лицо командира дивизии, узнавшего его, просветлело:
— Недаром тебя прозвали степным орлом! Молодец! Знал я еще одного джигита из Башкирии. Он тоже геройски сражался против фашистов. Потом
Губайдуллин вздрогнул. Ему хотелось спросить: «Не о моем ли брате и Петрове вы говорите?» — но он не осмелился, успокоил себя: «Разве мало таких храбрых джигитов, как мой брат?»
— Поздравляю, гвардии лейтенант.
— Служу Советскому Союзу!
Адъютант выкрикнул следующую фамилию:
— Ефрейтор Жариков…
Вручив последнюю награду, Балдынов еще раз поздравил всех и поспешил уйти.
Когда «виллис» с Балдыновым умчался, награжденные одновременно заговорили. Лица у всех были радостные, сверкали улыбки, слышался веселый смех, взволнованные голоса.
Майор Пепьков, командир полка, радовался вместе со всеми:
— Не мешало бы, конечно, сообща отметить это событие! Но времени в обрез, надо срочно и крепко готовиться к обороне, — сказал он и приказал гвардейцам отправляться на позиции.
Как-то Миннигали был в штабе полка и познакомился с Пеньковым-младшим, Данилой. Тот, хитро улыбнувшись, предложил:
— Пошли в санчасть полка.
— Зачем?
— Увидишь красивую медсестру.
Миннигали не понравилось, что офицер штаба полка, который года на полтора-два был моложе его, обращался к нему на «ты», но не подал виду. Все-таки Данила Пеньков был старшим лейтенантом.
— А далеко санчасть?
— Близко. Пойдем, вдвоем веселее будет.
Губайдуллину не хотелось, но он все-таки согласился:
— Айда!
Это «близко» Данилы оказалось немалым расстоянием. Шли траншеями и окопами. Когда добрались до виноградников и яблоневых садов, поднялись наверх.
Данила с воодушевлением рассказывал о красоте медсестры:
— Вот это девушка! Я такой ни во сне, ни наяву не видел. Что тебе талия, что грудь! Ножки… на токарном станке выточить, и то такие не будут. А брови, а глаза, лицо — с ума можно сойти!
— Эта девушка очень вас любит? — спросил Губайдуллин, чтобы как-то поддержать разговор.
— Нет. Она и не знает, что я ее люблю. У меня храбрости не хватает близко подойти к ней. В свободное время я пойду полюбуюсь на нее со стороны и ухожу.
— Что же так?
— Не осмеливаюсь. — Старший лейтенант вздохнул. — Говорят, она с характером. Была ранена, после госпиталя ее направили в одну армию, затем перевели в другую. Приглянулась старшим офицерам. Вот тут-то и сказался ее характер! Никого даже близко не подпустила к себе. Когда уж очень стали к ней приставать, написала рапорт. Ее перевели сначала в корпус, а потом — к нам в полк.
— Да, видать, не уживается она на одном
— Нет, — не согласился с ним старший лейтенант Пеньков, — слишком она честная, потому и не уживается. Другая девушка плюнула бы на все.
— Значит, эта девушка кого-то очень сильно любит, иначе не стала бы так вести себя, — заключил Миннигали.
— Почему ты так решил?
— По себе знаю. У меня. на родине девушка. Я люблю ее больше жизни… С тех пор как я на войне, сколько погибло моих знакомых, сколько близких друзей, товарищей, во взводе пятый раз сменились люди! А я до сих пор жив. Даже ранен не был по-настоящему. А почему? — спросил Миннигали и сам себе ответил: — Потому, что у меня есть Закия — любимая. Ее любовь спасает меня. Да-да, не смейся, — незаметно он и сам перешел на «ты». — Правду говорю. Эх, скорей бы прогнать фашистов и вернуться домой, встретиться с Закией! Теперь я знаю, как надо жить!
— Не зря, оказывается, тебя поэтом называют. Прочти-ка какое-нибудь свое стихотворение.
— Потом, — сказал Миннигали, растревоженный воспоминаниями.
— А красивая у тебя девушка?
— Красивая! Для меня нет другой такой красивой девушки в мире.
— Ты счастливый.
— Да, я очень счастливый, — согласился Миннигали. — Только почему-то долго нет письма от Закии. И из-за этого временами болит сердце.
— А ты ходил с другими девушками?
— Нет.
— Почему?
— Не нравится никто.
— И я тоже… еще никого не любил, — сказал Данила.
— А эту медсестру, про которую рассказывал, тоже не любишь по-настоящему?
— Разве дело в моей любви? Я ей не нравлюсь.
— Как же ты можешь знать об этом, если не говорил с ней? Какая же польза, от того, что ты ходишь и облизываешься, как кот около горячей каши?
— Что же я, по-твоему, должен делать?
— Что будет, то и будет, а ты поговори с ней, открой ей свое сердце.
— Легко сказать! — Данила приуныл. — А если она посмеется над моей любовью? Лишиться последней надежды?
— Ну, смотри сам, — сказал Миннигали.
В низине, окруженной со всех сторон холмами, возле большой землянки, видны были люди в белых халатах. Данила как вкопанный встал на месте;
— Дальше не пойдем.
— Не съедят же тебя!
— Неудобно.
— Как зовут ее?
— Не знаю.
— Какой же ты все-таки интересный человек! Влюблен в девушку и даже не знаешь, как ее зовут…
Вдруг Данила вздрогнул:
— Смотри… Там, видишь, идут три девушки! Она справа идет!
Миннигали взглянул и уже не мог оторвать глаз от милого лица.
— Лейла! — крикнул он.
Лейла рассказывала, видимо, что-то очень смешное, потому что все смеялись. Услышав свое имя, она остановилась. Черемухового цвета глаза ее округлились.
— Миннигали! — Лейла бросилась Миннигали на шею.
Шедшие мимо солдаты уставились на счастливого лейтенанта и девушку. Подруги Лейлы, перешептываясь, пошли дальше. Лишь Данила Пеньков стоял, ничего не понимая.
Губайдуллин подвел девушку к Даниле: