День триффидов (авторский сборник)
Шрифт:
— Давайте оставим подобные тонкости всяким там адвокатишкам, это их хлеб. Все, что нам нужно, это добыть улики, на базе которых можно будет выписать ордер на арест, — заверил его начальник полиции.
Зиллейби с совершенно невинным видом возвел глаза к потолку и стал задумчиво изучать нечто, видимо, находящееся в самом углу комнаты. Бернард имел тот отстраненный вид, какой бывает у человека, пытающегося медленно считать до десяти. Я закашлялся.
— Этот директор Грейнджа — как это там… Торранс? — продолжал начальник полиции. — В общем, тамошний директор,
Видал я этого парня прошлой ночью… Скользкий тип… Они все там скользкие, это уж точно. — Мы все старались не смотреть на начальника. — Нам он решительно ничем не помог.
— Доктор Торранс — очень известный психиатр, директорство в Грейндже — лишь временное его занятие, — объяснил Бернард. — Полагаю, что у него были обоснованные сомнения в том, какого курса следует придерживаться, пока он не получит соответствующих указаний.
— Психиатр? — с подозрением переспросил сэр Джон. — А мне показалось, вы сказали, что эта школа не для умственно отсталых.
— Так оно и есть, — повторил терпеливо Бернард.
— Не могу взять в толк, чего он там сомневался? Какие могут быть сомнения, если речь идет о правде? Когда идет полицейское расследование, всегда следует говорить правду. Если вы поступите иначе, у вас будут неприятности, во всяком случае, их следует ожидать.
— Все это не так просто, как кажется, — отозвался Бернард. — Он мог считать, что не в праве раскрывать некоторые аспекты своей работы. Я полагаю, что, если вы разрешите мне сопровождать вас на встречу с ним, он будет больше расположен к беседе и сумеет гораздо лучше разъяснить ситуацию, чем это сделаю я.
Закончив свою речь, Бернард встал, правый глаз у него дергался.
Начальник полиции распрощался с нами сухо. Мы остались вдвоем.
Зиллейби рухнул в кресло и тяжело вздохнул. С отсутствующим выражением лица он потянулся за портсигаром.
— Я не имею чести быть знакомым с доктором Торрансом, — сказал я, — но, тем не менее, глубоко ему сочувствую.
— В этом нет нужды, — отозвался Зиллейби. — Уклончивость полковника Уэсткотта раздражает, но она, как бы сказать, пассивна, что ли. Что же до Торранса, то его стремление уйти от ответа всегда носит агрессивный характер. Если сейчас ему придется прояснять ситуацию для сэра Джона, то это будет вполне справедливым возмездием.
Но что занимает меня в данную минуту, так это поведение вашего друга — полковника Уэсткотта. Вроде бы барьер секретности теперь куда ниже, чем был. Если полковник зашел так далеко, что попробовал сделать ситуацию ясной даже для сэра Джона, думаю, он смог бы и нам открыть побольше.
Интересно, почему он этого не делает? Ведь возникли те самые обстоятельства, которые он так долго старался предотвратить. Мидвичский кот оказался слишком большим для своего мешка. Почему же полковник не проявляет никаких признаков волнения? — Зиллейби снова погрузился в раздумье, тихонько постукивая тонкими пальцами по подлокотнику кресла.
Тут в комнату вошла
— В чем дело, родная? — спросил он и добавил, вспомнив: — Я полагал, что ты уехала в Трайн, в госпиталь, отвезти гостинцы нашим больным.
— Отправилась, — ответила она. — И тут же вернулась. По-видимому, нам запрещено покидать деревню.
Зиллейби резко выпрямился в кресле.
— Абсурд! Не может же этот старый дурень арестовать все население!
Как мировой судья… — начал он возмущенно.
— Это не сэр Джон. Это Дети. Они пикетируют все дороги и никому не разрешают уехать.
— Вот как! — воскликнул Зиллейби. — Это в высшей степени интересно.
Любопытно было бы узнать…
— Черта с два любопытно! — ответила ему жена. — Это в высшей степени неприятно и в той же степени нагло. Кроме того, это страшно, — добавила она, — потому что совершенно непонятно, что за всем этим кроется.
Зиллейби спросил, каким путем Дети добиваются своего, и она объяснила, закончив так:
— Это касается только нас — я имею в виду жителей деревни.
Посторонним разрешается уезжать и приезжать, когда им заблагорассудится.
— Но к насилию они не прибегают? — спросил он с беспокойством.
— Нет. Просто приходится останавливаться. Кое-кто пробовал было обращаться к полиции, но, конечно, расследования не дали результатов. Дети их не останавливают, не беспокоят, так что полицейские просто не понимают, из-за чего весь сыр-бор разгорелся. Вообще-то результат есть: тот, кто лишь краем уха слышал, будто все мидвичцы — недоумки, теперь в этом полностью убежден.
— Наверняка у них есть причина — у Детей, я имею в виду, — сказал Зиллейби.
Анжела взглянула на него с неприязнью.
— Вполне возможно, и, вероятно, это может представлять большой научный интерес, что в настоящую минуту меня занимает вовсе не это. Я хочу знать, каким образом блокада может быть прекращена.
— Дорогая, — стараясь успокоить ее, сказал Зиллейби, — твои чувства вполне понятны, но мы уже давно знаем, что, если Детям вздумается вмешаться в нашу жизнь, мы ничем им помешать не сможем. В данном случае, по причинам, о которых я не имею представления, они решили вмешаться.
— Но, Гордон, ведь речь идет об этих несчастных, что лежат в Трайне и которых хотят навестить родственники.
— Дорогая, я не вижу ничего, что бы ты могла сделать, разве что поискать кого-нибудь из Детей и попытаться, исходя из гуманных позиций, объяснить ему свою точку зрения. Он, возможно, рассмотрит твою просьбу, но результат будет зависеть от причин, толкнувших их на такую меру, не так ли?
Анжела смотрела на своего мужа без всякого удовольствия. Она уже готова была что-то ответить, но передумала и вышла из комнаты с весьма мрачным видом. Когда дверь закрылась, Зиллейби покачал головой.