День триффидов (авторский сборник)
Шрифт:
Глава 17
Мидвич протестует
Начало ужина в Кайл-Мэноре задержали, чтобы Бернард и я могли дать показания полиции, и, к тому времени, когда мы с этим покончили, я здорово проголодался. Я был очень признателен обоим Зиллейби за их предложение устроить нас с Бернардом на ночь у себя. Стрельба заставила Бернарда отказаться от намерения вернуться в Лондон. Он решил остаться поблизости, если уж не в самом Мидвиче, то никак не дальше Трайна, так что, если не остаться с ним, у меня была альтернатива — пуститься в длинный путь по железной дороге. Кроме того, я чувствовал, что мой скепсис по отношению к Зиллейби днем почти граничил с грубостью, и я с удовольствием воспользовался бы шансом загладить свою вину.
Я попивал бренди, чувствуя себя немного не в своей тарелке. «Ты не можешь, — говорил я себе, — оспорить ни существования Детей, ни наличия у них необыкновенных качеств. И поскольку такие качества реальны, должно быть какое-то реалистичное их объяснение. Ни одна из твоих общепризнанных концепций таких объяснений не дает. Поэтому если когда-нибудь объяснения будут найдены, то какими бы неприемлемыми они тебе лично ни казались, они будут основываться на принципах и концепциях, которых ты сейчас не приемлешь. Помни это и прячь поглубже свои инстинктивные предубеждения, когда они снова вылезут на поверхность».
За ужином, однако, мне не пришлось так уж свирепо грызть себя. Оба Зиллейби, понимая, что мы прошли через испытания, которых вполне достаточно для одного дня, изо всех сил старались направлять разговор на темы, далекие от Мидвича. У Бернарда был отсутствующий вид, но я высоко оценил их такт и закончил ужин, слушая рассуждения Зиллейби о причинах синусоидального характера развития моды и формы и необходимости перерывов в политике социальной жесткости, дабы сдерживать разрушительную энергию новых поколений. Эти разговоры привели меня к концу ужина в совершенно уравновешенное состояние духа.
Однако не успели мы перебраться в гостиную, как острые проблемы Мидвича тут же вторглись к нам, возникнув в образе зашедшего к Зиллейби мистера Либоди. Преподобный Губерт выглядел очень встревоженным и показался мне более постаревшим, чем это можно было объяснить прошедшими восемью годами.
Анжела Зиллейби велела принести еще один прибор и налила ему чашку кофе. Попытки Либоди поддержать обычный застольный разговор, пока он пил кофе, были героичны, но не долги: пустую чашку он отставил с таким видом, что стало ясно — больше он уже не в состоянии сдерживаться.
— Что-то, — объяснил он нам, — что-то следует предпринять.
Зиллейби задумчиво посмотрел на викария.
— Мой дорогой викарий, — напомнил он мягко, — каждый из нас говорит это уже много лет.
— Я имею в виду немедленные и решительные действия. Мы сделали что могли, чтобы найти для Детей место в обществе и сохранить вид какого-то равновесия. Учитывая обстоятельства, думаю, нам все же удалось это не так уж плохо, и все же сделанное было всего лишь паллиативом, импровизацией, эмпирикой. Дальше так продолжаться не может. Нам необходим кодекс правил, который будет определять поведение Детей, и меры, при помощи которых они могут быть привлечены к ответственности перед законом точно так же, как привлекают к ней нас самих. Если закон оказывается не в состоянии обеспечить соблюдение правосудия, его начинают презирать, и люди понимают — ничто не может обеспечить им спокойствие и защиту, кроме мести. Именно это произошло сегодня, и, даже если мы выйдем из нынешнего кризиса без серьезных потерь, следующий кризис неизбежен и наступит очень скоро.
Властям не следует прибегать к таким правовым формам, которые завершаются вынесением вердиктов, являющихся для всех заведомо ложью. Сегодня днем был вынесен вердикт, который иначе как фарсом не назовешь. Никто в деревне не сомневается, что расследование смерти Дэвида Паули обернется таким же фарсом. Поэтому нам необходимо немедленно предпринять такие шаги, которые поставят Детей в рамки закона до того, как начнутся еще более крупные беспорядки.
— Мы ведь предвидели, как вы помните, трудности такого рода, — напомнил ему Зиллейби, — и по этому поводу послали меморандум присутствующему здесь полковнику. Должен признаться, что мы не ожидали столь мрачных событий, но указали на желательность мер и средств, кои обеспечили бы подчинение Детей обычным общественным и правовым нормам. И что же? Вы, полковник, передали меморандум в более высокие сферы, и в должном порядке мы получили ответ, признающий правомерность нашего беспокойства и заверяющий нас, что заинтересованный департамент полностью доверяет специалистам по социальной психологии, присланным обучать Детей и направлять их действия. Иными словами, власти сами не видят средств, с помощью которых можно обеспечить контроль за действиями Детей, и просто надеются, что при соответствующем обучении и тренировке критическая ситуация не возникнет.
И тут, должен сознаться, я сочувствую департаменту, так как сам не вижу, как можно заставить Детей подчиняться тем или иным правилам, если они не желают этого делать.
Мистер Либоди захрустел суставами пальцев. Выглядел он жалким и бессильным.
— Но что-то же надо делать! — вновь и вновь повторял он. — Произошли ужасные события, доведшие напряженность до точки кипения, и теперь нам угрожает взрыв, в любую минуту! Вот и сейчас почти все мужчины деревни собрались в «Косе и камне». Никто их туда специально не созывал. Они пришли в трактир по собственному почину а женщины в это время бегают из дома в дом, собираются группами, шепчутся. Мужчины-то всегда ждали только предлога, вроде сегодняшнего.
— Предлога? — вмешался я. — Я не вполне понимаю…
— Кукушата, — объяснил Зиллейби. — Неужели вы не понимаете, что мужчины с самого начала невзлюбили Детей? Личина доброжелательства, которую они носили, — это ведь только ради женщин. Если учитывать, что где-то в подсознании у мужчин накрепко застряла идея насилия, совершенного над их женами, то такая личина даже делает им честь, хотя, возможно, подобные чувства еще подкреплялись и личным опытом в духе Гарримана, что заставило их страшиться Детей, как огня.
Женщины — во всяком случае, большинство — чувствуют себя иначе.
Теперь они уже не сомневаются, что, с биологической точки зрения, Дети — вовсе не их дети, но все женщины претерпели тяготы и муки, вынашивая их, так что даже если они с отвращением относятся к факту имплантации (а с некоторыми дело обстоит именно так), то все равно между женщинами и Детьми существуют некие узы, которые не могут быть так просто разорваны и позабыты. Есть и другие женщины — возьмите, например, мисс Огл. Даже если бы у Детей были рога, хвосты и раздвоенные копыта, мисс Огл, мисс Лэмб и еще кое-кто все равно боготворили бы их. От мужчин же в наилучшем случае можно ожидать лишь снисходительного терпения.
— Все это очень сложно, — сказал мистер Либоди. — Тут ведь по живому режутся установившиеся семейные связи. Вряд ли найдется хоть один мужчина, которому сам факт существования Детей не был бы противен. Мы все время старались сглаживать острые углы, и, пожалуй, только этого нам удалось добиться. А в глубине все время что-то тлело.
— И вы думаете, что случай с этим Паули сыграет роль сквозняка, раздувающего огонь?
— Очень может быть. А если не этот случай, то какой-нибудь другой, — глухо сказал мистер Либоди. — Хоть бы что-то предпринять, пока еще не поздно.