День

Романов Герман Иванович

— Это они себя сами посчитали «избранными», у многих на этот счет совсем иное мнение. И весьма обоснованное…

Глава 11

— Ты знаешь, брат, а у меня такое ощущение сложилось твердо — мы сейчас ту войну продолжаем, что наш дед Антон тогда в сорок пятом не закончил, даже будучи под стенами рейхстага.

— С чего ты взял, Саня, сам же говорил, что воюем сейчас с русскими людьми, пусть и одурманенными.

Старший брат взглянул на младшего, все же между ними двенадцать лет разницы, выпестовал с пеленок — мать с батей все время работали, времена перестроечные стояли во дворе, так что после работы в очередях дружно всей семьей стояли, давились, и малой рядом

в коляске. И ведь сознательно тогда весь дефицит создавали, желая у народа недовольство советской властью вызвать, которую эти предатели и хотели уничтожить. Потом, много позже послушал одного американского политика, который цинично признался — победить коммунистов в открытом противостоянии было невозможно, зато вызвать внутренние потрясения явилось самым настоящим благом для капиталистов в их тайной войне. СССР сам распался на куски от внутренних противоречий, и от желания правителей придать легитимность собственной узурпированной власти. А заодно их огромным состояниям, сколоченным на натуральном грабеже, названном приватизацией. И ведь смогли народ одурманить громкими лозунгами, а люди повелись как бараны — думали, что их заокеанские «милостивцы» приведут на пастбище, а вместо этого оказались на бойне, где с них содрали шкуру и вульгарно потребили как мясо.

— Посмотрел я на этих одурманенных, а теперь мнение свое изменил, — Александр поморщился, удобнее пристроил искалеченную тремя осколками ногу — несколько месяцев провел по госпиталям, пока ее «отремонтировали». Можно сказать, что повезло — видел сотни раз, как бойцы с культями домой возвращались, и не только одной конечности лишались, частенько в «самовары» превращались, без рук и ног. Да и название это еще со времен той войны осталось, в деревенской присказки — «вернулось в село с войны двое солдат — колченогий мужик с „самоваром“ в придачу».

— И что тому причиной стало, братка?

— Понимаешь, Ваня — то враги наши, дедами недобитые, бандеровцы и власовцы в одном флаконе. Нацисты, короче. Первые «москалей» на дух не переваривают, на «гиляках» готовы всех развешать. Русский язык запрещают повсеместно, из общения изгоняют, города и села переименовывают, а вторые им в том прислуживают, от своего рода-племени отказались добровольно и охотно, своим же будущим господам задницу лижут охотно, в прах обратившись. Да-да, именно в прах, только злобой живут, готовые убивать даже детей, лишь бы потом власть получить. Ты думаешь, они за свое так яростно дерутся?! Ежели бы за свое, «исконное», то к чему столь массовое переименование городов и деревень производить, язык запрещать, памятники сносить. Причем все это начато задолго до войны на Донбассе, сейчас просто масштабы изрядно увеличились. Они память народную вознамерились полностью изгнать, стереть ее начисто, все население заново «переформатировать» на свой лад, а кто не согласен — тех показательно убивают, чтобы других запугать. И ведь удалось это проделать, диву даешься — всего за восемь лет с момента начала майдана. И все — кругом скачут умалишенные, ненавистью что гадюки ядом переполненные.

— Гитлеру шести годков хватило, чтобы немцы на его «учении» помешались. Террор развязали, и на то согласие от англичан и американцев получили, с полной их поддержкой. И концлагеря сразу же организовали — для «перевоспитания». Всего за шесть лет…

— А там дольше — с момента развала страны. Просто с майдана маски сбросили, и живьем людей сожгли в Одессе. Тогда надо было давить их, а теперь поздно — они все как зомби стали, никакие доводы не принимают. Так что не русские это уже люди — нацисты конченные!

Младший брат выругался в сердцах, закурил сигарету. Пальцы чуть дрожали, нервы ведь не железные, а когда от войны в мирную жизнь переход происходит, тут многие ломаются.

— Да я и сам в последнее время думаю, что же у нас произошло на самом деле. Ты малой был, а я ведь и пионером являлся, и комсомольцем стать успел — больше полувека прожил, это тебе всего сорок годков. И крушение прежнего мира видел, где в головы вбивали — человек человеку брат. И страна на моих глазах распалась, и «братья»

друг друга начали убивать, а бывшие комсомольцы в бандитов превратились. Ощущение до сих пор, что в фильме ужасов оказался, причем все оказалось жуткой обыденностью — вроде рядом жили люди, друг другу помогали, а потом многие из них оказались оборотнями, и поперла из них самая натуральная жуть. И не актер ты, а жертва этих упырей, что с тобой рядом живут. А правят бал самые настоящие мрази, что себе богатства на сотни лет нахапали. И вот сейчас сидим мы с тобой, родной городок наш совсем другим стал, не из детства он — нет радости и надежды, одно отчаяние и разруха.

Оба, не сговариваясь, посмотрели в окно. За прошедшие тридцать пять лет процветающий таежный городок с населением в десять тысяч жителей превратился в трущобы, которые ведь появились не просто так. Само население позволило это сделать, постоянно находя себе оправдание — «не мы такие, жизнь такая». Именно это утверждение и служит тем «Рубиконом», что отделяет мечты — будущее, от воспоминаний — прошлого. И вот тут большинство людей ломаются духом от этой парадигмы. Потому что считают, что во всех несчастьях виноваты кто угодно, но только не они сами. Именно животный страх есть тот инструмент, с помощью которого «переформатируют» общественное сознание — ведь люди сами выбрали путь нищеты, страданий и вечного пьянства, вороватого мэра, продажных полицейских и бандитов у власти, заколоченных окон в бывшей фабрике. И только шепчут про себя как заклинание — «кого угодно, но только не меня»…

Глава 12

Братья не сговариваясь, закурили. В комнате наступила тягостная тишина — все они прекрасно понимали, видели виды и лучшие, и худшие, и еще ощущали, что самое плохое еще впереди.

— Ты как думаешь, Саня, чем эта война окончится?

— Ничем хорошим, это уже точно. Или мы их, либо они нас, хотя наши олигархи о «договорняке» мечтают. Но уже поздно — слишком далеко все зашло. Буржуям нас надо было в девяностые давить, и все ресурсы на себя записывать — нас бы тогда голыми руками взяли — предатели у власти это все, смерть стране. А сейчас ничего не выйдет — пусть только попробуют. Живо передавим, я вообще не понимаю, что с ними возиться, уговаривать, к патриотизму взывать?! К стенке сотню другую поставить, и нет «пятой колонны» — исчезнет как таковая. Я тебе так скажу — прежним мир уже не будет, и те кто сейчас у власти, вскоре будут делать выбор — или они с народом, или в могилу, и пусть все свои капиталы забирают…

Младший брат рассмеялся, но затем лицо его исказила гримаса. А вот старший зло усмехнулся:

— В девяносто пятом у меня в батальоне так говорили — прежде чем брать Грозный, нужно Москву занять и всю «семибанкирщину» с рыжим прохвостом, на фонари вздернуть — «украсить» Первопрестольную. И народ сейчас иным становится, особенно такие как ты — с войны вернувшиеся. И мэр с бандитами своими, и полицаи его купленные, явно бояться стали. Уже «распальцовку» не устраивают, притихли — то тут одного, там второго на отсидку направляют, и люди такой подход только приветствуют. Пора коррупцию изводить, раз уговоров не понимают.

— На фронте это понимают, — мотнул головой брат. — Сейчас нужно штрафбаты формировать, и всю сволочь в окопы, под дроны. Ворье только так унять можно, иначе не выстоим — тяжело воевать, когда в тылу сплошной бардак, который предатели создают. Сталин бы не церемонился, недаром всех в тридцать седьмом году ' подчищали'.

— На такое не пойдут, брат — у нас 35 лет капитализм, ворье у власти укоренилось, везде деток и внуков поставили у рычагов власти. А они сейчас тихий саботаж ведут, перемены для них нож острый. Но уже боятся — раньше посты делали, высказывались, а как реальные срока стали отвешивать, притихли. А тех кто сбежал, обратно не принимать — пусть на европейских помойках подвывают. Не понимаю, чего их амнистируют…