Деньги, банковский кредит и экономичские циклы
Шрифт:
4
Марксистская традиция и австрийская теория экономического цикла. Неорикардианская революция и полемика о переключении технологий
В своем критическом анализе капитализма Карл Маркс исходил из объективистской концепции классической школы, согласно которой имеется два важнейших фактора производства — капитал и труд, а процесс производства состоит только из двух фаз, или стадий, — потребления и производства. Однако в предисловии к третьему тому «Капитала» Фридрих Энгельс явным образом упоминает различные стадии процесса производства. Энгельс описывает эти стадии близко к тому, как описывает их австрийская школа, хотя он использует это описание для того, чтобы лучше проиллюстрировать предполагаемую им несправедливость капиталистической экономической системы. В «Предисловии» к третьему тому «Капитала» Энгельс одобрительно цитирует Лексиса:
«Капиталистические продавцы, производитель сырья, фабрикант, оптовый торговец, розничный торговец получают доход от своих предприятий вследствие того, что каждый из них продает дороже, чем покупает, следовательно, завышает на какой-то процент издержки производства своего товара. Только рабочий не в состоянии сделать подобной надбавки к стоимости; вследствие своего неблагоприятного положения по отношению к капиталисту он вынужден продавать свой труд по цене, в которую он обходится ему самому, именно за необходимые средства существования» [578] .
578
Энгельс Ф. Предисловие // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 25. Ч. I. С. 13.
Экономист-теоретик и марксист М. И. Туган-Барановский позже расширил и переработал комментарий Энгельса, имея в виду развитие теории экономического цикла на основе концепции «перепроизводства» на различных стадиях инвестиционного процесса. Как мы указывали выше, эта теория весьма близка к австрийской теории экономического цикла, представленной в настоящей книге. На самом деле, хотя Туган-Барановский не смог установить монетарную природу избыточных инвестиций и несбалансированности между различными стадиями процесса производства (феномен кредитной экспансии), его интерпретация в своей основе является правильной в отношении теории капитала, и сам Хайек признавал Туган-Барановского предшественником австрийской теории экономического цикла [579] .
579
Явное упоминание Хайеком М. И. Туган-Барановского фигурирует в его «Ценах и производстве» (с. 122), а также в The Риге Theory of Capital, p. 426. См. также наст, изд., глава 6,
Поэтому не приходится удивляться тому, что такой автор с очевидно марксистскими взглядами, как Ховард Шерман, провозгласил, что теория Хайека различных стадий процесса производства полностью соответствует теоретической схеме Маркса. Эта схема традиционно делает упор на том, что капиталистическая система неизбежно порождает существенные диспропорции между различными фазами воспроизводства. Как можно ожидать, целью этих заявлений является отнюдь не демонстрация негативных последствий кредитной экспансии и денежной политики правительства и центрального банка для производственной структуры. Шерман стремился лишь проиллюстрировать постулируемую им внутреннюю нестабильность капиталистической системы [580] . Австрийская школа усматривает ошибочность воззрений марксистов на анализируемые явления не в их описании симптомов болезни (в целом точном), а в объяснении ими ее причин, которые ученые австрийской школы выводят из нарушения принципов права в договоре банковского вклада (частичное резервирование наличных денежных средств).
580
См.: Howard A. Sherman, Introduction to the Economics of Growth, Unemployment and Inflation (New York: Appleton, 1964), esp. p. 95.
В дополнение к этому выводы, благоприятные для австрийской теории экономического цикла, могут быть сделаны также на материале полемики между неорикардианцами и неоклассиками по вопросу о возможности технического переключения. Действительно, в ходе этой полемики о переключении, в полном соответствии с австрийской традицией подчеркивалась разнородная, взаимодополняющая природа различных капитальных благ, которая противопоставлялась неоклассической концепции капитала как однородного фонда. Далее, австрийские экономисты, в частности, Хайек, с самого начала показали, что удлинение производственной структуры часто может вызывать кажущиеся парадоксальными случаи переключения, которые, будучи правильно понятыми, представляют собой одно из проявлений нормального процесса удлинения производственной структуры [581] .
581
«Очевидно, и часто считается само собой разумеющимся, что методы производства, которые оказались прибыльными при падении ставки процента с 7 до 5 %, могут стать убыточными при дальнейшем падении ставки с 5 до 3 %, поскольку они не смогут больше выдерживать конкуренцию с теми методами, которые в новых условиях оказались менее затратными… Объяснить тот факт, что методы производства, которые приносили прибыль, когда ставка процента составляла 5 %, стали убыточными, когда она упала до 3 %, можно только изменениями цен. Аналогично, только в терминах изменений цен можно дать адекватное объяснение тому, что изменение процентной ставки сделает прибыльными те методы производства, которые ранее были убыточными»
В свою очередь Августо Грациани признал, что «Хайек показал возможность переключения», см. рецензию Грациани на книгу Hayekon Hayek: Ап Autobiographical Dialogue (Graziani, book review in: The European Journal of the History of Economic Thought 2, no. 1 (Spring, 1995): 232.
Переключение с одной технологии производства на другую — событие, которое может сопровождать постоянные колебания процентной ставки и которое приводит в замешательство теоретиков неоклассического направления, для австрийской теории капитала не представляет вообще никакой проблемы. Действительно, увеличение сбережений, а следовательно, и снижение ставки процента, всегда обнаруживает себя в изменении временных горизонтов планов потребителей, которые начинают оценивать свои действия с точки зрения более отдаленной перспективы. Следовательно, производственная структура удлиняется независимо от изменений или даже переключений между какими-то конкретными технологиями производства. Иными словами, согласно модели австрийской школы, если при падении процентной ставки в ходе реализации какого-то нового инвестиционного проекта начинает использоваться какая-то технология, которая использовалась в прошлом, это событие является всего-навсего признаком того, что данный конкретный производственный процесс стал более длительным в результате увеличения сбережений и падения ставки процента [582] .
582
O’Driscoll and Rizzo, The Economics of Time and Ignorance, p. 183.
Поэтому нас не должен вводить в заблуждение «сравнительный анализ статического равновесия», который осуществляют неоклассические теоретики, считающие, подобно Марку Блаугу, что дискуссия о переключении каким-то образом опровергает австрийскую теорию капитала [583] . В отличие от них мы знаем, что реальный мир, изучаемый экономистами австрийской школы, представляет собой непрерывное изменение и что рост добровольных сбережений всегда вызывает будущее «удлинение» производственной структуры, вне зависимости от того, применяется ли в данном новом инвестиционном проекте технология, которая является прибыльной только при более высокой процентной ставке [584] . С точки зрения отдельного действующего индивида или предпринимателя, если было принято решение об удлинении производственных планов (вследствие увеличения сбережений), все имеющиеся к этому моменту факторы (земля, труд и имеющиеся в наличии капитальные блага) субъективно полагаются первичными средствами производства, которые определяют лишь начальную точку процесса производства. Поэтому вопрос об использовании в ходе реализации новых инвестиционных проектов технологий, которые, если их рассматривать изолированно, могут быть прибыльными при более высоких процентных ставках, не имеет отношения к проблеме [585] .
583
Марк Блауг ошибается, когда называет теорему о переключении «последним гвоздем в гроб австрийской теории капитала» (Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 483). Блауг не может понять, что, поскольку остаточный объективизм, когда-то привнесенный Бём-Баверком в австрийскую теорию капитала (его концепцией измеримого среднего периода производства), давно устранен из этой теории, и производственный процесс анализируется с точки зрения предпринимательских планов, теория капитала австрийской школы стала неуязвимой для атак со стороны теоретиков проблемы переключения, вследствие которых она стала даже сильнее. На эту тему см.: Ludwig М. Lachmann, «On Austrian Capital Theory,» in The Foundations of Modern Austrian Economics, Edwin E. Dolan, ed. (Kansas City: Sheed and Ward, 1976), p. 150. См. также: Israel M. Kirzner, «Subjectivism, Reswitching Paradoxes and All That,» in Essays on Capital and Interest, pp. 7–10. Кирцнер заключает, что
«…мы должны понять, что сопоставление сложных, многоаспектных требований к периоду ожидания для разных технологий просто-напросто не позволяет нам заявлять, что одна технология однозначно предполагает меньший период ожидания, чем другая»
584
Ключевой момент, делающий неорикардианскую теорию переключения неадекватной, состоит не только в том, что она базируется на сравнительном анализе статического равновесия, который не содержит подходов, позволяющих изучать динамический рыночный процесс с точки зрения оценок его перспектив, но и в том, что он не способен установить конечной причины колебаний ставки процента, которые вызывают предполагаемое переключение между наиболее прибыльными технологиями. Увеличение сбережений (и, стало быть, — при прочих равных — уменьшение процентной ставки) может иметь результатом замену определенных технологий (например древнеримского плуга) более капиталоемкими (например трактором). Даже при этом последующее падение ставки процента может позволить вернуться к использованию древнеримского плуга в новом производственном процессе, что ранее было невозможно ввиду недостаточных сбережений. Иными словами, это не затронет уже работающие производства, и в них по-прежнему будут использоваться тракторы. Действительно, новое удлинение производственных процессов может вызвать появление новых стадий единого сельскохозяйственного производства или садоводства, в рамках которых будут применяться менее капиталоемкие технологии, трактуемые сравнительным анализом статического равновесия как раздельные процессы.
585
Нельзя забывать, что хотя неорикардианцы могут быть ситуативными союзниками теоретиков австрийской школы, когда они критикуют неоклассиков, их целью остается именно нейтрализация (хотя до сих пор не вполне успешная, по нашему мнению) влияния, оказываемого на экономическую науку субъективистской революцией, начатой Менгером в 1871 г. Начало рикардианской контрреволюции положила рецензия Пьеро Сраффы на книгу Хайека «Цены и производство» (см.: Piero Sraffa, «Doctor Hayek on Money and Capital», Economic Journal 42 [1932]: 42–53). Это было установлено Людвигом Лахманном в его статье: Ludwig М. Lachmann, «Austrian Economics under Fire: The Hayek — Sraffa Duel in Retrospect,» in Austrian Economics: History and Philosophical Background, Wolfgang Grassl and B. Smith, eds., (London and Sydney: Croom Helm, 1986), pp. 225–242). Мы должны также упомянуть работу Джоан Робинсон, опубликованную в 1953 г. и посвященную критике неоклассической производственной функции (см.: Joan Robinson, Collected Economic Papers [London: Blackwell, 1960], vol.2, pp. 114–131). Данной теме посвящена также глава 12 книги П. Сраффы «Производство товаров посредством товаров» (М.: ЮНИТИ, 1999. С. 122–129). Вся эта глава посвящена проблеме «переключения методов производства». Со стороны неоклассиков см. известную статью Пола Самуэльсона, в которой он объявил о своей безоговорочной капитуляции перед «кембриджской теоремой о переключении». Эта статья была напечатана в 1966 г. под заголовком «Парадоксы теории капитала: подведение итогов» (Samuelson, «Paradoxes in Capital Theory: A Summing Up,» Quarterly Journal of Economics 80 [1966]: 568–583). Еще одним интересным источником по данной тематике является книга Джеффри Харкурта: Geoffrey С. Harcourt, Some Cambridge Controversies in the Theory of Capital (Cambridge: Cambridge University Press, 1972). Наконец, см. также: Ludwig M. Lachmann, Macroeconomic Thinking and Market Economy (London: Institu'ie of Economic Affairs, 1973).
5
Заключение
Наш анализ со всей очевидностью показывает, что между монетаристами и кейнсианцами существует гораздо больше общего, чем различий. Действительно, сам Милтон Фридмен признал однажды:
«Все мы используем кейнсианский язык и аппарат. Никто из нас не больше не разделяет первоначальных выводов Кейнса» [586] .
Питер Друкер, в свою очередь, указал, что Милтон Фридмен по содержанию и по своей эпистемологии является кейнсианцем:
586
Milton Friedman, Dollars and D'eficits (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall, 1968), p. 15. Неокейнсианцы, в свою очередь, в качестве основы своих исследований используют неоклассическую микроэкономическую теорию, доказывая с помощью ее аппарата существование ригидности заработной платы на свободном рынке. Более конкретно, они выдвинули гипотезу о связи эффективности труда и заработной платы (efficiency-wage hypothesis), в соответствии с которой заработная плата определяет производительность труда, а не определяется ею. См., напр.: Robert Gordon, «What is New-Keynesian Economics?» Journal of Economic Literature 28 (September 1990); Lawrence Summers, Understanding Unemployment (Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1990). Наша критика неокейнсианства (которое скорее следовало бы называть «неомонетаризмом», как заметил Роджер Гаррисон, см.: Roger Garrison, Time and Money, p. 232) концентрируется на том факте, что их модели, так же как и модели монетаристов, базируются по большей части на концепциях равновесия и максимизации, а гипотезы почти так же нереалистичны (опыт учит нас, что очень часто, если не всегда вообще, тенденция к повышению заработной платы характерна для тех дарований, на которых имеется самый значительный спрос), как и гипотезы экономистов неоклассической школы, разделяющих теорию рациональных ожиданий. В своем обзоре обеих школ Питер Бётке приходит к следующим выводам:
«Как и теоретики рациональных ожиданий, разработавшие „доказательства“ того, почему [нео]кейнсианская картина мира не может быть истинной, новые кейнсианцы начинают с предположения, что она должна быть истинной, а затем стараются объяснить, каким образом реальность могла бы стать такой. В конце концов, новые кейнсианцы столь же идеологичны, как и представители чикагской школы. В исполнении и тех и других экономическая теория редуцируется до игры, в которой априорные представления о хорошей или плохой сущности рынка должны быть представлены в форме какой-либо эффектной теории»
Хороший обзор различных направлений разросшейся современной макроэкономики см. в: Oliver J. Blanchard and Stanley Fischer, Lectures in Macroeconomics (Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1990). См. также: David Romer, Advanced Macroeconomics (New York: McGraw-Hill, 1996).
«Его экономическая теория представляет собой чистую макроэкономику, в которой центральное правительство, будучи единственной инстанцией и единственной движущей силой, управляет экономикой посредством денежного предложения. Экономическая теория Фридмена полностью сосредоточена на спросе. Деньги и кредит являются всепроникающей и на самом деле единственной экономической реальностью. То, что Фридмен рассматривает предложение денег как исходное, а процентную ставку как производное явление, представляет собой не более чем второстепенное уточнение кейнсианских священных текстов» [587] .
587
Peter F. Drucker, «Toward the Next Economics,» in The Crisis in Economic Theory, Daniel Bell and Irving Kristol, eds., New York: Basic Books, 1981), p. 9. Поэтому, как отмечает Марк Скоузен, не приходится удивляться тому, что один из самых известных монетаристов 1930-х годов, Ральф Хоутри, присоединился к Кейнсу в его критике Хайека, защищая негативную оценку Кейнсом процесса сбережения и выражая отношение к теории капитала и макроэкономике, весьма близкое к тому, которое мы находим у кейнсианцев. См., среди прочего: Ralph G. Hawrtey, Capital and Employment, pp. 270–286; Mark Skousen, Capital and Its Structure, p. 263. Все дискуссии по проблеме «функции потребления» вновь высветили очевидный факт влияния, оказываемого кейнсианством и макроэкономическим подходом на монетаристов. На самом деле, Милтон Фридмен, продолжая использовать весь кейнсианский аналитический и теоретический инструментарий, пытался посредством своей гипотезы постоянного дохода предложить эмпирический вариант, который смог бы позволить модифицировать выводы, получаемые на основе макроэкономического подхода. Действительно, если экономические агенты планируют свое потребление, принимая во внимание уровень постоянного дохода в долгосрочном периоде, то в соответствии с кейнсианской логикой увеличение дохода не будет сопровождаться более значительным увеличением сбережений и, следовательно, исчезнут все проблемы недопотребления, одного из главных предметов кейнсианского анализа. Тем не менее использование «эмпирической аргументации» подобного типа предполагает неявное признание справедливости кейнсианской гипотезы о вредоносных последствиях сбережений и капиталистической тенденции к недопотреблению. Но выше мы вскрыли аналитическую ошибку такой точки зрения, прибегнув к микроэкономической аргументации, согласно которой определенные рыночные силы приводят к инвестированию того, что было сбережено, вне зависимости от наблюдаемой эмпирической формы предполагаемой функции сбережения. См.: Milton Fredman, A Theory of Consumption Function (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1957).
Более того, даже до появления «Общей теории» Кейнса, главные теоретики монетаризма чикагской школы уже выписывали типичные кейнсианские рецепты преодоления депрессии и борьбы за масштабный дефицит государственного бюджета [588] .
Различия между австрийской школой и главными макроэкономическими школами сведены в табл. 7–1. Она содержит сопоставления по двенадцати аспектам экономической теории, которые в совокупности выявляют радикальное расхождение между этими двумя подходами [589] . Монетаристы и кейнсианцы объединены в одну группу, поскольку между ними существует много общего — намного больше, чем различного. Тем не менее мы должны признать, что в некоторых важных отношениях между этими школами существует значительная разница. Действительно, хотя обе они не имеют теории капитала [590] и при анализе экономики используют одну и ту же — макроэкономическую — методологию [591] , монетаристы сосредоточены на долгосрочном периоде и усматривают наличие прямой, непосредственной и эффективной связи между деньгами и реальными событиями. В отличие от них, кейнсианцы в основу своего подхода кладут краткосрочные эффекты и весьма скептически расценивают возможность существования связи между деньгами и реальными событиями, поскольку такая связь в какой-то мере способна обеспечить достижение и поддержание равновесия. По сравнению с ними представленный здесь австрийский подход и разработанная в его рамках теория капитала предлагают разумный переходный мостик между крайностями монетаризма и кейнсианства. Именно в угрожающих свойствах денежной сферы (ее склонность к кредитной экспансии) австрийцы видят причину эндогенной тенденции сдвига экономической системы от состояния «равновесия» к состоянию неустойчивости. Иными словами, они объясняют, почему структура предложения капитала перестает соответствовать спросу на потребительские блага, предъявляемому экономическими агентами (таким образом временно приостанавливая действие закона Сэя). Однако определенные микроэкономические процессы, инициированные и движимые предпринимателями — их стремлением к прибыли, — и вариации относительных цен стремятся преодолеть несбалансированность, порожденную расширением кредитования, и вернуть экономике способность к координации. Таким образом, австрийцы видят некоторую связь — шарнирное соединение, используя метафору Хайека [592] , между монетарными и реальными явлениями, связь, которая не является ни абсолютной, как утверждают монетаристы, ни совершенно отсутствующей, как считают кейнсианцы [593] .
588
«В начале 1930-х годов Фрэнк Найт, Генри Саймонс, Джейкоб Винер и их коллеги по чикагской школе призывали к значительному и продолжительному дефициту государственного бюджета как к средству борьбы с массовой безработицей и дефляцией тех лет» (J. Ronnie Davies, «Chicago Economics, D'eficit Budgets and the Early 1930’s,» American Economic Review 58 [June 1968]: 476). Милтон Фридмен признает это:
«Если говорить о мерах экономической политики, Кейнсу нечего было предложить тем из нас, кто по пятам ходил за Саймонсом, Минтсом, Найтом и Винером».
(См.: Milton Friedman’s Monetary Framework [Chicago: Chicago University Press, 1974], p. 163).
Говоря об обеих этих традициях, Скоузен пишет:
«Нет никаких сомнений в том, что одной из причин, по которой чикагская школа получила такое признание, стало наличие в ней целого ряда положений, общих с кейнсианством. Обе школы использовали концепт [макроэкономических] агрегированных показателей. Обе делали упор на эмпирических исследованиях, видя в них средство подтверждения своих моделей. Обе одобряли государственное вмешательство в макроэкономической сфере, осуществляемое в тех или иных формах. Конечно, чикагцы стояли за меры денежной политики, тогда как кейнсианцы предпочитали фискальные меры, но обе школы предлагали некие формы государственного интервенционизма»
По этой тематике см. статью Роджера Гаррисона: Roger Garrison, «Is Milton Friedman a Keynesian?» in Dissents on Keynes, chap. 8, pp. 131–147. Роберт Скидельски также подтверждает, что кейнсианские рецепты для преодоления спада не представляли в 1930-х годов ничего нового для теоретиков чикагской школы. См.: Robert Skidelsky, John Maynard Keynes: The Economist as Saviour, 1920–1937 (London: Macmillan, 1992), p. 579. См., наконец, недавнюю, хорошо документированную статью Джорджа Тэвласа: George S. Tavlas, «Chicago, Harvard and the Doctrinal Foundations of Monetary Economics,» Journal of Political Economy 105, no. 1, (February 1997): 153–177.
589
Первоначально эта таблица появилась в нашем предисловии к испанскому переводу книги Ф. А. Хайека: Hayek, Contra Keynes and Cambridge (Contra Keynes y Cambridge, p. xii). Она представляет собой нашу адаптацию таблиц из книги Хайека «Чистая теория капитала» (см.: Hayek, The Риге Theory of Capital, pp. 47–49,) и из книги Скоузена «Структура производства» (Skousen, The Structure of Production, p. 370). Кроме того, здесь отражена информация, имеющаяся в таблице, опубликованной в статье Huerta de Soto, «The Ongoing Methodenstreit of the Austrian School,» p. 96, в которую были сведены различия между австрийской школой и неоклассикой.
590
«За исключением австрийской школы, а также некоторых секторов шведской школы и ранних неоклассиков, все современные макроэкономические теории едины в отсутствии одного и того же. Они не работают с концепцией капитала, или, точнее, с межвременной капитальной структурой, по крайней мере неким недвусмысленным и удовлетворительным образом. Но ведь именно теория капитала предлагает самую обширную и многообещающую платформу для учета в макроэкономических построениях такого критически важного элемента, как время»
591
Луис Анхель Рохо пишет:
«В целом сегодняшнее состояние макроэкономики отличается весьма сильной степенью растерянности. Кейнсианская экономическая теория охвачена глубоким кризисом, поскольку не смогла адекватно объяснить, ход событий, не говоря уже о том, чтобы контролировать его. В то же время новые идеи еще не вполне укоренились и остаются легкой мишенью для критики, требующей их эмпирических подтверждений».
Хотя мы полагаем, что диагноз, поставленный Рохо, является верным, и он отметил теоретический провал и кейнсианцев, и монетаристов, к сожалению, он не счел нужным упомянуть о необходимости базирования макроэкономических построений на адекватной теории капитала, которая позволяет провести корректную интеграцию «микро» и «макро» аспектов экономики. См.: Luis 'Angel Rojo, Keynes: su tempo y nuestro (Madrid: Alianza Editoral, 1984), pp. 365ff. В этой же книге Рохо можно найти краткое и совершенно недостаточное упоминание австрийской теории экономического цикла (см. с. 324–325). Рамон Фебреро сделал полезное резюме современного состояния макроэкономики и попытался привнести некоторый порядок в ее хаотическое и рыхлое состояние, см. его статью: Ram'on Febrero, «El mundo de la macroeconomia: perspectiva general y concepciones originarias,» Qu'e es la econom'ia, Ram'on Febrero, ed. (Madrid: Ediciones Pir'amide, 1997), chap. 13, pp. 383–424. К сожалению, Фебреро не уделил должного внимания австрийской школе, о которой он едва упомянул.
592
Hayek, The Риге Theory of Capital, p. 408.
593
«Концепция денег как шарнирного соединения предполагает существование двух теоретических конструкций, экстремизм которых должен быть преодолен. Одна крайность имеет место, когда деньги считают жестко соединенными („клепаное соединение“) с реальным аспектом экономики. Принять такой подход значило бы отрицать наличие специфических проблем межвременной координации… Другая крайность состоит в трактовке денег в качестве „разомкнутого соединения“. Она означает отрицание возможности рыночного решения проблемы межвременной координации… Монетаризм и кейнсианство занимают одну из этих двух диаметрально противоположных позиций, в результате чего макроэкономические проблемы выглядят либо тривиальными, либо неразрешимыми. Между этими крайностями располагается концепция „шарнирного соединения“ Хайека, позволяющая признать наличие проблемы, оставив в качестве открытого вопроса возможность ее рыночного решения»
Согласно Гаррисону, австрийцы построили эффективный переходный мостик также и для крайностей теории рациональных ожиданий:
«И допущение о сверхрациональности, и гипотеза о недостаточной рациональности равным образом принижают ту критически важную роль, которую играет сам рыночный процесс, будучи единственным источником постоянного формирования ожиданий. Обе они также снижают и описательную силу теории, в которой применяются подобные неправдоподобные конструкции ожиданий»