Дердейн. Трилогия
Шрифт:
С издевательским спокойствием Финнерак пригласил тюремщиков внутрь — несомненно, подражая привычной жестикуляции самих тюремщиков. Хиллен, оценивший иронию ситуации, мрачно усмехнулся и скрылся в зияющем проеме бетонной коробки.
«Каковы бы ни были его недостатки, — подумал Этцвейн, — Хиллен встречает удары судьбы, не теряя достоинства. Сегодня, с его точки зрения, судьба сыграла с ним злую шутку».
Этцвейн посоветовался с Финнераком и двумя другими бывшими узниками, после чего зашел в вонючий каземат. Грязь в камерах вызвала у него приступ тошноты. Хиллен и его подручные уныло сидели на полу, сгорбившись и обхватив колени руками.
Этцвейн обратился к главному надзирателю: «Перед прибытием в лагерь №3 у меня не было никаких враждебных намерений, но сначала вы попытались меня обмануть, а потом покусились на мою жизнь. Невозможно сомневаться в том, что вы получили соответствующие указания. Кто дал эти указания?»
Хиллен отвечал неподвижно-свинцовым взглядом.
«Вы сделали незавидный выбор», — пожал плечами Этцвейн, отвернулся и собрался уходить.
Толстый охранник, обливавшийся потом, жалобно спросил: «Что с нами будет?»
Этцвейн дал беспристрастный ответ: «Финнерак, Хайме и Мермиэнте не рекомендуют вас освобождать. Каждый из них считает, что милосердие в данном случае было бы серьезной ошибкой — а кому лучше знать, чем людям, наблюдавшим ваше поведение в течение длительного времени? Хайме и Мермиэнте согласились стать вашими тюремщиками. С дальнейшими вопросами и претензиями обращайтесь к ним».
«Они нас убьют. Аноме хочет нашей смерти? Где справедливость?»
«Я не знаю, где справедливость, — отвечал Этцвейн. — Ее точное местонахождение установить еще не удалось. Не сомневаюсь, однако, что освобожденные обойдутся с вами не лучше и не хуже, чем вы обращались с ними».
Финнерак и Этцвейн вернулись к дилижансу. Этцвейну было не по себе — он то и дело оборачивался. Где, в самом деле, была справедливость? Поступил ли он мудро и решительно? Или выбрал путь наименьшего сопротивления? Могло ли самое мудрое решение быть самым простым? Существовал ли какой-то неизвестный, но бесспорный вариант? Этцвейн не знал — и теперь не узнает никогда.
«Нужно торопиться, — сказал Финнерак. — К заходу солнц чумпы вылезают из болот».
В косых вечерних лучах дилижанс возвращался на север. Финнерак стал изучать Этцвейна краем глаза. «Где-то, когда-то я вас встречал, — сказал он наконец. — Где? Почему вы за мной приехали?»
Этцвейн думал: «Рано или поздно придется объясниться».
«Много лет тому назад, — вздохнул он, — вы оказали мне важную услугу. Недавно у меня впервые появилась возможность вас отблагодарить. Такова первая причина».
На жилистом загорелом лице Финнерака глаза мерцали, как голубой лед.
Этцвейн продолжал: «К власти пришел новый Аноме, назначивший меня исполнительным директором. У меня много забот и поручений. Мне нужно кому-то безусловно доверять, нужен помощник — человек без посторонних связей».
Финнерак тихо спросил с каким-то удивленным ужасом, будто опасался, что один из них сошел с ума: «И вы остановили выбор на мне?»
«Совершенно верно».
Финнерак сухо рассмеялся и хлопнул себя по колену — сомнений не оставалось, они оба рехнулись: «Почему я? Вы меня почти не знаете».
«Прихоть, если хотите. Допустим, я не могу забыть доброту, проявленную вами к малолетнему оборванцу на Ангвинской развязке».
«А!» — звук этот вырвался из самой глубины души Финнерака. Усмешка, недоумение, опасения — все исчезло во мгновение ока. Костлявое тело сгорбилось, сжалось на сиденье.
«Мне удалось бежать, — продолжал Этцвейн. — Я стал музыкантом. Месяц тому назад к власти пришел другой Аноме — и сразу призвал население на войну с рогушкоями. Аноме потребовал от меня внедрения новой политики и передал мне неограниченные полномочия. Я узнал, что вас отправили в исправительный лагерь, но не представлял себе тяжести заключения».
Финнерак распрямился, почти вскочил: «Вы не понимаете, чем рискуете! Не говорите лишнего! Вы не понимаете — никогда не поймете — как страшно я ненавижу всех, кто лишил меня молодости! Да знаете ли вы, что они со мной делали, как выколачивали — не мои долги — отцовские долги, ваши долги? Знаете ли вы, что я сам себя считаю сумасшедшим — животным, разъяренным до дикого бешенства побоями, каторгой, издевательствами, пытками? Ваша жизнь висит на волоске! В любой момент я могу разорвать вам горло зубами и когтями — а потом брошусь галопом, на четвереньках, обратно в тюрьму, и сделаю то же самое с ахульфом Хилленом!»
«Успокойтесь, — сказал Этцвейн. — Что было, то прошло. Вы живы, у вас все впереди. Нам предстоит многое сделать — работы невпроворот».
«Работы? — оскалился Финнерак. — Какого черта я опять буду работать?»
«По той же причине, по какой работаю я — Шант нужно спасти от рогушкоев».
Финнерак резко расхохотался: «Рогушкои мне зла не причиняли. Пусть делают, что хотят!»
Этцвейн не знал, что ответить. Дилижанс катился по дороге. Они углубились в рощу коротрясов. Солнечный свет, теперь заметно сиреневого оттенка, отбрасывал длинные тени.
Этцвейн прервал молчание: «Вы никогда не думали, что, будь у вас власть, вы могли бы улучшить этот мир?»
«Думал, конечно, — голос Финнерака звучал уже не так надрывно. — Я мечтал уничтожить всех, кто надругался надо мной — отца, Дагбольта, проклятого щенка, заставившего меня платить за свою свободу, воздушнодорожных магнатов, ахульфа Хиллена! Ха! Всех не перечислишь».
«Гнев мешает вам думать, — отозвался Этцвейн. — Уничтожая людей, вы ничего не добьетесь, не поможете ни себе, ни другим. Ложь, трусость и порок, как всегда, восторжествуют — и где-то в другой вонючей камере будет томиться другой Джерд Финнерак, мечтающий уничтожить вас, потому что вы не помогли ему, когда у вас в руках была власть».
«И правильно, — возразил Финнерак. — Все люди — исчадия зла, включая меня. Пусть рогушкои всем кишки повыпустят — мир станет только лучше!»
«Глупо возмущаться природой человека! — упорствовал Этцвейн. — Да, люди таковы, какими они родились, а на Дердейне и подавно. Наши предки сбежали на эту планету, чтобы вволю предаваться причудам и предрассудкам. Мы унаследовали наклонность к экстравагантной несдержанности. Вайано Паицифьюме это понял — чтобы нас укротить, нужны ошейники».
Финнерак потянул за свой ошейник с такой силой, что Этцвейн отшатнулся, опасаясь взрыва.