Деревянные космолеты (Мир и Верхний Мир - 2)
Шрифт:
Ее слова жалили Толлеру сердце, и где-то в глубине души зашевелился ненавистный червь разочарования.
– Джесалла, - произнес он как мог рассудительно, - не слишком ли много воли ты даешь воображению? Ну скажи, разве может человек влюбиться в металлы?
– Для тебя в этом нет ничего сложного. Тебе ведь мало открыть вещество и ставить на нем опыты - ты обязательно устроишь целый крестовый поход. Ты собираешься навсегда покончить с вырубкой бракки, положить начало новой славной эре, спасти человечество от верной гибели. Когда же наконец до тебя
Толлер, на этот раз ты спасся - перед тобой выросла новая сияющая вершина. И что, долго ты ее покорял? Война закончилась, едва успев начаться, и вот опять серые пошлые будни... И до старости рукой подать... А самое страшное - никто не спешит бросить тебе очередной вызов. Впереди всего-навсего спокойная жизнь в этом поместье или еще где-нибудь, а потом самая что ни на есть заурядная кончина. Нравится такая перспектива, а, Толлер?
– Джесалла не сводила с него хмурого взгляда.
– Знаю, не нравится. А потому я бы предпочла, чтобы мы жили порознь. Остаток моих дней я хочу провести в мире и покое, и мне не слишком приятно глядеть, как ты ищешь дорожку на тот свет.
Червь разочарования с жадностью вгрызался в душу Толлера, вокруг него расползалась черная пустота.
– Хорошо, наверно, обладать такой мудростью, так великолепно владеть своими чувствами.
– Старый сарказм?
– Теплая ладонь Джесаллы сильнее прижалась к его запястью.
– Ты несправедлив ко мне, если думаешь, что я не испытываю никакой печали. Я ведь не сразу поняла, в чем наша беда. Только в ту ночь, когда осталась с тобой во дворце... злилась на тебя... ненавидела даже... но прятала слезы. Что толку злиться и ненавидеть, ведь тебя не переделаешь. Ладно, все уже в прошлом. Теперь меня заботит только будущее.
– А есть оно у нас, это будущее?
– У меня есть, я так решила... да и тебе рано или поздно придется сделать выбор. Знаю, тебе больно это слышать, но иначе нельзя. Сейчас я вернусь в дом. Я бы очень хотела, чтобы ты побыл здесь, пока не примешь решение. А тогда - или оставайся со мной, или уезжай, но только, пожалуйста, реши раз и навсегда. Не входи в дом, пока не поверишь всем сердцем, что лишь со мной ты будешь счастлив до гробовой доски и что ради этого готов бросить все на свете. Никаких компромиссов, Толлер. Полная и безоговорочная капитуляция.
Джесалла с грацией эфирного создания встала на ноги и, глядя на него сверху вниз, спросила:
– Ты дашь мне слово?
– Даю слово.
– Толлер с трудом ворочал языком, в страхе думая о том, что видит постоянную жену, быть может, в последний раз. Он провожал ее взглядом, пока она не взошла на крыльцо и не затворила за собой дверь. Джесалла даже не оглянулась.
Толлер неприкаянно бродил по саду. Солнце садилось, тень западной стены расширяла свои владения; меркли краски накрываемых ею клумб; воздух свежел.
Он поднял голову, нашел в небе уверенно светлеющий диск Мира, и за одно мгновение перед ним пронеслась вся его жизнь, от младенческой
Толлер усмехнулся, вспомнив, что всего лишь несколько минут назад роман с Беризой Нэрриндер казался ему чем-то важным. Джесалла - умница, она ему сразу не придала значения. Потому что видит Толлера насквозь. Он - на распутье, и от выбора не уйти.
Он все блуждал по саду, а солнце уходило за горизонт, и число звезд росло. Несомый ветром, который не ощущался в увитых лозами стенах усадьбы, над головой Толлера плыл прозрачный шар птерты. В восточной синеве все яснее прорисовывались серебристые завитки. Внезапно Толлер остановился - его, словно молния, поразила догадка, почему он так медлит с выбором.
Потому что выбирать не из чего! Нет никакого распутья!
Все решено за него. Он бы сразу это понял, если бы внимательнее прислушался к словам Джесаллы. Он никогда не будет с нею счастлив, ибо внутри у него - пустота. И она с ним не будет счастливой. А значит, он медлит лишь потому, что боится. Не хочет взглянуть правде в глаза.
– Правда - в том, что я полутруп, - сказал он себе.
– Все, что мне осталось, - довести до конца начатое.
Он вздохнул - судорожно, со всхлипом, - подошел к синерогу, взял под уздцы и повел к воротам. Затворяя их, в последний раз взглянул на тонущий в сумраке дом и ни в одном из темных окон не заметил Джесаллы.
Толлер взобрался в седло, и синерог неторопливо, враскачку затрусил по гравиевой дороге на восток. Труженики уже ушли с полей, и мир казался обезлюдевшим.
– Что дальше?
– обратился он к вселенной.
– Ну, сделай милость, скажи, как мне теперь быть?
Вдалеке двигалось едва различимое пятнышко. Будь Толлер в нормальном расположении духа, он бы извлек подзорную трубу и еще издали узнал бы кое-что о путнике, но сейчас это казалось невероятно трудным. И вообще, куда спешить?
– подумал он. Вполне можно довериться естественному ходу событий.
Вскоре он различил фургон, влекомый тощим синерогом, а еще через несколько минут рассмотрел седока. И возница, и экипаж пребывали, мягко говоря, в плачевном состоянии. Фургон растерял почти всю парусину, колеса жутко вихляли на изношенных осях. На облучке восседал бородатый молодой человек, покрытый таким толстым слоем дорожной пыли, что смахивал на глиняное изваяние.
Толлер отъехал к обочине, уступая дорогу, и был удивлен, когда фургон остановился рядом. Возница окинул лорда мутным взором покрасневших глаз, и еще до того, как он заговорил, у Толлера не осталось сомнений, что путешественник пьян в стельку.