Деревянные кресты
Шрифт:
Одежду онъ получилъ отъ благотворительнаго общества, а въ качеств обуви ему оставили на память башмаки, которые онъ носилъ въ окопахъ, покоробившіеся отъ грязи.
Въ мастерской онъ своего мста обратно не получилъ, такъ какъ хозяинъ сдалъ ее заводу по изготовленію военныхъ снарядовъ, а на желзной дорог его нашли слишкомъ слабымъ. Ему казалось, что все идетъ вкривь и вкось, и онъ говорилъ:
— Если бы столько мошенничества и грязи было на фронт, какъ въ тылу, боши были бы въ Бордо къ слдующей получк.
Онъ прибылъ въ Парижъ только съ
Теперь наступила его очередь „пріятно пожить“. Онъ заведетъ себ хорошихъ пріятелей — ребятъ, которые, какъ и онъ, побывали на фронт — отыщетъ маленькій ресторанчикъ для завтрака, найметъ комнату не особенно далеко, чтобы можно было позже вставать. Проходя по мастерскимъ, онъ уже обратила вниманіе на работницъ, особенно отмтилъ онъ одну, которая смялась, приподнимая волосы запачканной во время работы рукой. Онъ улыбался, думая о ней.
— Это женщины серьезныя… Умютъ держать домъ въ порядк.
Онъ шелъ съ разсяннымъ взглядомъ, погрузившись въ свои скромныя грезы, какъ вдругъ на него едва не налетлъ автомобиль, переполненный женщинами легкаго поведенія и шикарно одтыми военными. Онъ быстро отпрянулъ и избжалъ столкновенія.
— Въ тылу прячешься, ловкачъ! — крикнулъ ему сидвшій впереди.
Сюльфаръ сдлалъ видъ, что хочетъ броситься за ними, но удовольствовался тмъ, что погрозилъ автомобилю кулакомъ, посылая ему вдогонку ругательства и проклятія, слушать которыя пришлось прохожимъ.
Нанесенное ему оскорбленіе угнетало его въ теченіе всего завтрака, и чтобы разсяться, онъ три раза подлилъ себ въ кофе стараго ликера. Посл этого онъ снова оживился и пошелъ побродить по бульварамъ. У двери одной изъ редакцій было вывшено сообщеніе, и прохожіе обсуждали его.
— Слдовало бы начать большое наступленіе, — говорилъ отрывистомъ голосомъ толстый господинъ съ выпученными глазами.
— И тебя прихватить, — крикнулъ ему въ лицо Сюльфаръ.
Вс эти штатскіе, которые осмливались говорить о войн, выводили его изъ себя, но онъ не мене ненавидлъ и тхъ, которые не говорили о войн, обвиняя ихъ въ эгоизм.
Гуляя вдоль магазиновъ, онъ замтилъ въ окн одной табачной лавочки великолпную картину, передъ которой онъ въ восхищеніи остановился. Этотъ шедевръ былъ составленъ изъ двнадцати подобранныхъ иллюстрированныхъ открытокъ и изображалъ гигантскую женщину въ серебряной кирас, которая держала въ одной рук пальмовую втвь, въ другой горящій факелъ и, казалось, вела за собой хороводъ солдатъ въ сромъ, солдатъ въ зеленомъ, солдатъ въ форм цвта хаки. Ему показалось, что французскій солдатъ похожъ на него, какъ братъ родной, и онъ былъ безконечно польщенъ.
Онъ вошелъ и спросилъ у лавочницы:
— Сколько стоитъ ваша штука?
— Три франка, — сухо отвтила хозяйка магазина.
Сюльфаръ поморщился, вспомнивъ, что у него остался только франкъ восемьдесятъ сантимовъ.
— Я хотлъ
Лавочница пожала плечами.
— Отдльно не продается, картину нельзя расчленить, — сухо отвтила она.
Сюльфаръ почувствовалъ, что весь краснетъ. И яростно ударивъ по прилавку своей искалченной рукой, онъ крикнулъ:
— А я, не расчленилъ я свою руку?
Лавочница только моргнула глазами, какъ будто крики эти причиняютъ ей боль, но не приподняла головы и продолжала развшивать нюхательный табакъ.
— Но если тутъ есть вернувшіеся съ фронта, они должны понять, какая рана у меня, — обратился Сюльфаръ къ господину, выбиравшему сигары.
Покупатель сдлалъ неопредленное движеніе головою, отвернулся и сталъ глубоко затягиваться, разжигая сигару. Сидвшіе рядомъ за столиками уткнулись въ свои стаканы, а гарсонъ, чтобы ничего не слышать, раскрылъ газету. Сюльфаръ посмотрлъ на всхъ, понялъ и, уже успокоившись, пожалъ плечами.
— Хорошо, — сказалъ онъ, бросая на прилавокъ полтора франка. — Получите в дайте мн коробку англійскихъ папиросъ, я уже давно курю только простой табакъ.
Днемъ посл долгихъ колебаній, пройдя нсколько разъ взадъ и впередъ передъ дверью дома, гд жили родители Демаши, не ршаясь войти, онъ, наконецъ, навстилъ ихъ. При вид скорби матери, сердце его сжималось, онъ чувствовалъ себя смущеннымъ, опасался, что ведетъ себя не такъ, какъ нужно, слишкомъ громко говоритъ. Когда онъ уходилъ, мать Демаши поцловала его, и Сюльфаръ, чувствуя, что слезы готовы брызнуть у него изъ глазъ, поспшно вышелъ. Только консьержка видла, какъ онъ плакалъ.
— Жильберъ былъ мой товарищъ, — сказалъ онъ ей, — славный парень.
Онъ отправился въ Левалуа и пошелъ съ пріятелями въ кафэ, и тамъ въ теплой атмосфер дыма, дружескихъ голосовъ, среди чоканья стакановъ, онъ почувствовалъ, что горе его разсивается.
Мягко развалившись на кожаной скамейк, онъ пилъ маленькими глотками вино, слдя за легкими клубами синяго дыма. Постители говорили о войн, держа передъ собой вечернія газеты, и это раздражало его.
Арміи теперь подвигались ежедневно километровъ на десять, тогда какъ въ его время приходилось недлями выбиваться изъ силъ, чтобы вырвать нсколько сотъ метровъ, и то усявъ ихъ сплошь трупами. Когда онъ называлъ мста сраженій, трагическія названія, которыя считались безсмертными, оказывалось, что ихъ не знали — эгоистичный тылъ забылъ ихъ. И имъ овладвало нчто врод ревности и зависти.
Однако, въ этотъ вечеръ онъ чувствовалъ себя счастливымъ. Слова доходили до него какъ бы сквозь туманъ и казались ненужной болтовней.
— Остается только ждать, — ораторствовалъ хозяинъ, орудуя надъ бутылками на прилавк. — Теперь мы уврены, что имъ отъ насъ не уйти. Мы надлаемъ у нихъ, то же самое, что они длали у насъ.
— Замолчи ты, — запротестовалъ рабочій, игравшій въ кости. — Нуженъ миръ, — вотъ что необходимо. Это позоръ — продолжать такъ долго эту гнусность.
Одинъ изъ постителей, немного опьянвшій, сидя съ утомленнымъ видомъ верхомъ на стул, съ блдными щеками и ярко-красными ушами, пробормоталъ свое мнніе: