Деревянные кресты
Шрифт:
Онъ не могъ скорбть молча. Онъ перечелъ письмо два раза съ возгласами отчаянія. Цлый день онъ говорилъ только о Жильбер, о его щедрости, о его ум, объ опасностяхъ, которымъ они вмст подвергались, и о томъ, какъ хорошо имъ жилось, когда полкъ находился на отдых; долгими разглагольствованіями онъ смягчалъ остроту своего горя и повторялъ всмъ, что онъ потерялъ лучшаго своего товарища, можно сказать, брата; затмъ, когда наступилъ вечеръ, волненіе его улеглось, онъ лежалъ, не будучи въ состояніи уснуть, въ палат съ блыми кроватями, погруженный въ думы, и тогда только онъ дйствительно почувствовалъ, что другъ его умеръ.
Съ
Первыя прогулки Сюльфаръ совершалъ въ небольшомъ саду при лазарет, сквозь прекрасныя деревья котораго пробивались лучи свта. Онъ сидлъ на скамь, смотрлъ, какъ товарищи играютъ въ шары, давалъ имъ совты, которыхъ они у него не спрашивали, или бесдовалъ съ молодыми женщинами, которыя приходили туда шить.
Затмъ ему разршили ходить въ городъ, и тогда онъ зажилъ, какъ маленькій рантье, прогуливался до вокзала по Эльзасъ-Лотарингскому авеню, разсматривалъ выставки магазиновъ, читалъ военныя сообщенія, чтобы узнать, не идетъ ли рчь объ участкахъ, на которыхъ онъ дрался, сидлъ въ ресторанчикахъ, когда его угощали, и возвращался въ лазаретъ какъ разъ къ обду.
Находили, что онъ измнился. Онъ былъ не такъ оживленъ, не такъ веселъ. Онъ ни съ кмъ не длился своими заботами. Выдавая себя за побдителя сердецъ въ маленькихъ ресторанахъ, за ловкаго парня, который „не даетъ спуска бабамъ“, не могъ же онъ признаться, что груститъ такъ часто изъ-за своей жены.
Она писала ему теперь только изрдка по десятку строкъ, и хотя изъ вжливости говорила: „Надюсь, что ты чувствуешь себя хорошо“, но не высказывала чрезмрнаго безпокойства. Никогда не спрашивала она его, думаетъ ли онъ скоро пріхать, и на долго ли. Она ему написала, что не работаетъ уже въ прежней мастерской, но не сообщила, гд работаетъ теперь, и на вс вопросы, которые онъ ей предлагалъ, она никогда не отвчала. Онъ обливался потомъ надъ длинными письмами, въ которыхъ нагромождалъ кучу нжностей и упрековъ, но она даже не упоминала объ этомъ въ своихъ отвтахъ.
Съ того времени, какъ онъ выздоровлъ, его безпокоило предстоящее медицинское освидтельствованіе. Что если его признаютъ годнымъ, отправятъ опять на фронтъ?… Онъ съ крайнимъ интересомъ слдилъ за всмъ, что происходило во врачебныхъ комиссіяхъ по освобожденію и по отпускамъ. Онъ безъ конца разспрашивалъ тхъ, которые подверглись осмотру, съ тревогой слдилъ за измненіями настроенія комиссій, сегодня снисходительныхъ, на другой день строгихъ, и завязывалъ сношенія съ секретарями. Онъ зналъ уже фамиліи всехъ врачей, ихъ странности, ихъ слабости,
Онъ снова началъ кашлять, отчасти принуждая себя, лъ умренно и пріучился ходить сгорбившись, опираясь на палку. Артиллеристъ, его сосдъ по палат, обвинялъ его даже, что онъ куритъ сру по утрамъ въ дни засданій комиссіи, чтобы въ легкихъ его слышался свистъ. Во время прогулки, однако, голосъ къ нему снова возвращался и онъ оралъ:
— Нтъ, я имъ не дамся… Не возвращаютъ на фронтъ такихъ раненыхъ, какъ я… Имъ скоре придется тащить меня за ноги…
Артиллеристъ, слдовавшій за нимъ, ворчалъ:
— Онъ притворяется!.. Я былъ увренъ въ этомъ…
— Я свое дло сдлалъ, — возражалъ Сюльфаръ. — Теперь съ меня довольно… Тмъ, кому хочется, я мшать не стану, не буду отбивать у нихъ мста…
Въ тотъ день, когда его освидтельствовали въ комиссіи, товарищи его закусывали въ маленькомъ кафэ, хозяйка котораго приготовляла жареную рыбу. Онъ явился туда, преображенный, безъ палки, съ розовыми пятнами на щекахъ.
— Освобожденъ по первому разряду, — закричалъ онъ… Съ пенсіей, ребята… Ура!
Артиллеристъ протянулъ ему письмо.
— Держи, вотъ письмецо пришло для тебя…
Это было письмо отъ консьержки дома, гд онъ жилъ: она сообщала ему, что жена его ухала съ бельгійцемъ и увезла съ собой мебель.
Никто ничего не замтилъ; не замтили даже его ужасной блдности. Онъ угостилъ ихъ двумя бутылками вина, шутилъ съ ними и, держа стаканъ въ рук, проплъ: „Мечта проходитъ“. Только выйдя на улицу — можетъ быть холодъ охватилъ его — онъ сталъ харкать кровью.
— Да, госпожа Киньонъ, я вамъ говорю, что это грязная женщина, что это потаскушка.
— Ба! — отвчала консьержка, мшая рагу. — Мужчины всегда замчаютъ это только тогда, когда ихъ бросаютъ.
Тогда Сюльфаръ, обиженный, поднимался въ свою квартиру, гд жена его оставила только кровать, бамбуковый столъ и великолпный календарь, который имъ поднесли къ ихъ свадьб. Прошла недля, какъ онъ вернулся домой, и все это время онъ бродилъ безъ дла по Руану, ходилъ въ гости къ прежнимъ друзьямъ ихъ семьи, просиживалъ въ кабачкахъ, поджидалъ товарищей у выхода изъ фабрики, и везд, и со всми говорилъ только о своей жен, даже съ тми, которые ее не знали.
— Удрать съ мебелью? Вотъ, распутница!.. И даже письма не оставила, ничего!..
Разсказывая одну и ту же исторію, онъ быстро надолъ всмъ. Женщины, обыкновенно, обвиняли его, говоря, что не могла же Матильда оставаться все время одна и скучать, что „это“ тянется слишкомъ долго, и что мужчины, будь они на мст женщинъ, поступали бы, можетъ быть, еще хуже.
Сюльфаръ огорчался и раздражался. Со времени прибытія его постигало одно разочарованіе за другимъ. Когда онъ пришелъ въ казарму, гд разсчитывалъ найти свою штатскую одежду, которую онъ оставилъ тамъ 2-го августа 1914 года, старшій сержантъ пожалъ плечами: „Тряпье“? Отъ него и слда не осталось… Правда, одежду упаковали свертками, тщательно наклеили ярлыки и уложили, какъ полагается, но, къ несчастью, нкоторые оставили въ карманахъ кусочки сыра, другіе сандвичи или остатки колбасы, все это сгнило, появились крысы, черви, и пришлось все сжечь.