Деревянные кресты

Доржелес Ролан

А этотъ кусокъ голубой матеріи — неужели это еще одинъ трупъ? Да, еще одинъ… Страхъ охватилъ его. Какъ это онъ одинъ живой оказался въ этомъ лсу, который подвергся такому обстрлу? Чтобы лежатъ здсь, разв не слдуетъ быть такимъ же безмолвнымъ, какъ они, быть такимъ же холоднымъ, какъ они? Это неизбжно, смерть ждетъ его…

Но одно это слово — смерть — вмсто того, чтобы подавляюще на него подйствовать, возмутило его. Такъ нтъ же, нтъ… Онъ не хочетъ умирать, не хочетъ! Напрягая мысль, сжавъ кулаки, онъ старался понять, гд онъ находится. Нтъ никакого признака,

никакого указанія, ничего… Снаряды перекрещиваются надъ лсомъ и взрываются поблизости, взрывая землю, нарушая сонъ мертвецовъ. Германскіе ли это снаряды или наши?..

Онъ слышалъ короткія перестрлки на опушк лса, но не могъ оріентироваться. Продвинулись ли наши впередъ?.. Или боши взяли лсъ обратно?.. Отвта не было. Онъ былъ одинъ съ своей тревогой, съ своими сомнніями въ этомъ разгромленномъ лсу, между безчувственными, успокоившимися мертвецами.

Однако, съ наступленіемъ вечера канонада утихла, проносился холодный, пахнущій дождемъ, втеръ, и влажная, липкая земля леденила ему ноги. Страхъ, ночной страхъ, снова начиналъ овладвать имъ.

Вдругъ ему показалось, что онъ слышитъ трескъ сучьевъ. Сдлавъ рзкое усиліе, онъ приподнялся на локт и позвалъ:

— Сюда… Я раненъ…

Никто не отвтилъ, никто не шевельнулся. Разбитый, утомленный сдланнымъ усиліемъ, онъ снова со стономъ упалъ на бокъ. Отчаянная рана его разрывала ему грудь, внутренности, поясницу, все тло. Теряя сознаніе отъ боли, онъ бормоталъ:

— Я не шевельнусь больше… Клянусь, я не буду шевелиться, но не мучайте меня такъ…

И чтобы умилостивить страданіе, онъ лежалъ неподвижно, крпко закрывъ глаза, вонзивъ скрюченные пальцы въ холодную землю.

Боль постепенно становилась легче и въ его лихорадочномъ мозгу мелькнула мысль:

— Не слдуетъ лежать неподвижно… Если я потеряю сознаніе, то меня не замтятъ и оставятъ здсь умирать. Нужно приподняться, нужно звать на помощь.

Онъ напрягъ всю свою волю и ршилъ: „Я прислонюсь въ дереву и перевяжу рану… Потомъ, когда будутъ проходить солдаты, я начну кричать… Это необходимо… Дло идетъ о жизни…“

Онъ еще ни разу не ршился дотронуться до своей раны, онъ боялся этого я даже отставлялъ руку подальше отъ живота, чтобы не чувствовать, не знать.

— Кровотеченіе, должно быть, остановилось, — подумалъ онъ. — Сдлаю себ перевязку.

Стиснувъ зубы, чтобы не закричать, онъ съ трудомъ приподнялся, проползъ и свалился спиной къ дереву. Боль проснулась и, лихорадочно пульсируя, ударяла въ поясницу. Закрывъ глаза, онъ предоставилъ себ минутный отдыхъ: ему казалось, что онъ уже сдлалъ кое-что для своего спасенья.

Онъ взялъ изъ своей патронной сумки санитарный пакетъ и разорвалъ обертку. Теперь нужно было добраться до раны, дотронуться до нея. Руки его нсколько разъ опустились къ животу, но онъ колебался, не ршался. Наконецъ, онъ пересилилъ себя и, держа наготов бинтъ, ршительно дотронулся до раны. Это было надъ пахомъ, съ лвой стороны.

Шинель его была разорвана, и боязливые пальцы его коснулись чего-то липкаго. Медленно, чтобы не было больно, онъ разстегнулъ ремень, пріоткрылъ шинель и штаны

и попробовалъ приподнять рубашку. Это было ужасно, ему казалось, что онъ вырываетъ себ внутренности, отдираетъ куски мяса… Измученный, онъ остановился, положивъ руку на голое тло. Онъ почувствовалъ, какъ что-то теплое стекаетъ по пальцамъ. Тогда онъ испугался, и чтобы остановить кровь, взялъ бинтъ и, не разворачивая его, приложилъ его, какъ тампонъ, къ ран.

Онъ положилъ на него обертку изъ плотной марли, затмъ носовой платокъ и, чтобы все это держалось лучше на сочащейся кровью ран, натянулъ штаны, — это была страшная мука, какъ бы раздробившая ему поясницу.

Наконецъ, онъ обезсиллъ и, опустивъ руки, закинувъ голову, весь отдался ощущенію боли. Онъ прерывисто дышалъ, хриплое дыханіе вырывалось изъ его груди.

Въ глазахъ у него потемнло, какъ будто мракъ наполнилъ ихъ. На его заледенвшемъ туловищ, казалось, горла охваченная жаромъ голова, и ночной холодный втеръ не освжалъ его лба. Нсколько крупныхъ и тяжелыхъ капель дождя, упавшихъ на лицо, доставили ему безконечное облегченіе. Онъ хотлъ бы лежать такъ все время, пока подойдутъ санитары.

Мысли лихорадочно проносились въ его мозгу. Въ темнот стали раздаваться трагическіе голоса. Онъ услышалъ, какъ нмецъ умолялъ съ акцентомъ:

— Сюда… Раненый французъ… Подойдите, французъ.

Затмъ, внезапно раздался ужасный смхъ, безумный смхъ, потрясшій ночную мглу.

— Эй, товарищи, — послышался крикъ другого раненаго, — я уже не буду больше солдатомъ… Пойдите сюда, ребята, посмотрите, я не могу быть солдатомъ, у меня нтъ больше ногъ.

Умирающіе будили другъ друга, перекликались… Затмъ снова воцарилась холодная тишина.

Жильберъ чувствовалъ, что голова его тяжелетъ, что тло нметъ… Онъ еще разъ выпрямился. Теперь, когда уже наступила ночь, конечно, придутъ санитары, или подкрпленіе, кто-нибудь… Не надо засыпать, не надо умирать. Положивъ ладони на холодную и мягкую землю, подставивъ лицо подъ освжающій дождь, онъ всматривался въ безпросвтную ночь и не слышалъ ни движенія, ни шороха…

Долго придется такъ лежать, — сколько понадобится, пока не придутъ. Не нужно большо ни о чемъ думать, принудить себя ни о чемъ не думать. Тогда сдавленнымъ голосамъ, какъ бы пугаясь самого себя, онъ заплъ:

Возвращаясь изъ Монмартра, Изъ Монмартра въ Парижъ, Я вижу высокую сливу, утопающую въ плодахъ, Вотъ она, прекрасная пора…

Онъ видлъ Сюльфара, горланящаго эту псню во всю глотку. И маленькій Брукъ танцовалъ, идя за нимъ, ибо онъ, вдь, не умеръ…

Вотъ она, прекрасная пора, Тюр — люр — люръ, Вотъ она, прекрасная пора, Лишь бы она длилась, Вотъ она, прекрасная пора для влюбленныхъ.