Деревянный хлеб
Шрифт:
Слава богу, им пришлось нести лишь до базара. Тут Пожарин великодушно забрал ее и растворился в людской суете. Проныра, лишнюю копейку не упустит. Ну, чего там могут стоить сейчас грибы? Любой сходить может. Но ведь и то правда: не у всех время есть, да и места надо знать. А Пожарин… «Маленькая птичка по зернышку клюет», — говорит Санькина бабушка.
Витьке о своем конфузе они решили ничего не говорить.
Он уже был на НП с биноклем и встретил их словами:
— С базара пришли? Где Пожарин? — Выходит, не видел, как они позорно тащили
— Там он, — махнул рукой Санька.
— Ранними опятами торгует, — зачастил Юрка. — Здоровенная корзина! Ух и тяжелая!
Санька толкнул его, и Юрка начал с ходу выкручиваться:
— На вид такая тяжелая. Большущая-пребольшущая!
— А может, под грибочками в корзине еще что-то?
— Нет, — поспешил сказать Санька, чтобы Юрка снова не приплел лишнего. — Мы видели: он в лес ходил, пустая была корзина.
— Сегодня вечером, — помедлив, сказал Коршун, — залезем в сарай к сапожнику и проверим котомочку.
— Во! — воскликнул Юрка. — Скажи! — потребовал он у Саньки. — Нет, ты скажи! Я еще утром это придумал!
— Ты — сегодня утром, а я — вчера вечером, — спокойно ответил Витька.
— А чего ж мы вчера не полезли?
— Могли спугнуть.
— А сегодня спугнуть не можем? — съязвил Юрка.
— Можем. Но надо было убедиться, что за котомкой больше никто не придет. Подождем до вечера, понаблюдаем.
— Вдруг ее уже нет! — выпалил Юра. — Вдруг ее прошлой ночью унесли. Если ты такой мудрый, вчера вечером нужно было в сарай залезть.
Коршун немножко смутился.
— У тебя котелок варит, — похвалил он. — Я-то хотел как лучше.
Юрка напыжился:
— Если она еще там, то и сегодня ночью могут ее унести.
— А я что предлагаю! — разозлился Коршун. — Вечером и пощупаем!
И неожиданно подмигнул им:
— Что, братцы, тяжелая была корзина?
Санька с Юркой так и раскрыли рты. А Витька захохотал.
Играют в прятки
Все дальнее, особенно детство, вспоминается с радостной грустью, словно ты жил только тогда, а сейчас способен лишь на воспоминания. Раньше ты просто чувствовал все, но не понимал, а сейчас стараешься понять, как ты чувствовал…
Свет в городе отключали рано, в десять вечера. Окна казармы начинали тускло мерцать от керосиновых ламп. Сумерки медленно наступали издали. Растворив очертания дальних домов, крадутся по улице от дерева к дереву, размывая их четкий рисунок, затем гасят лица близких прохожих, а следом той же дорогой сгущается тьма. Неумолимо, метр за метром… Вот уже исчезла колонка, которая стоит рядом, и вот видна только твоя рука, если ее поднести к глазам. Подожди, подожди… Снова подними руку — она черная. Опять подожди — и она сольется со всем большим невидимым миром вокруг. Теперь он слышится звуками: деревья — шелестом листьев, колонка — стуком капель по железному стоку, люди — шагами и покашливанием, а ты сам себе — дыханием и трепетом сердца.
Смутно-светлые вечера, когда со всех сторон набегают волнами сумерки, наслаиваясь друг на друга… Почему вечером еще светло, хотя солнце уже село? Земля вращается, она закрывает нам солнце своим круглым боком. Но и утром, и днем, и вечером нас настигают не мгновенные лучи. Свет от солнца идет к нам почти восемь минут. Выходит, мы живем как бы прошлым светом. Безостановочно летит время… Но зачем думать об этом? Живи, пока ты живой, и играй, если ты маленький.
А самая лучшая игра, когда темно, — в прятки. В тот вечер они играли во дворе казармы. Собралось человек десять, и даже Рыба-лоцман пожаловал без Пожарина.
Посчитались, водить выпало Рыбе.
— Давайте по-новой, — сразу заныл он. — Вы нарочно на меня посчитали! Я Пожарину скажу! Он вам покажет!!
Ведь мелкая тварь, а чувствует Акулу за спиной.
Кое-кто перепугался:
— Да пусть… Можно по-новой… Чего там…
Но Коршун мрачно сказал:
— А ну води! Как дам по шее!
Рыба поспешно завилял:
— А я что? Я ничего, я вожу, прячьтесь-прячьтесь.
У Витьки был план: вроде бы играем в прятки, а на самом деле втихаря проникаем в хлев сапожника и…
— …Пощупаем котомочку, — сказал он. — Если что, ничего не знаем, в прятки играли, видим — на сараюшке доска открытая, вот и влезли спрятаться.
— Раз-два-три-четыре-пять… — забубнил Рыба, уткнувшись в стену дома и обхватив руками голову.
Быстрый топот ног — пацаны разбегаются кто куда по двору. И только самые отчаянные остаются прямо за спиной водящего.
— Я иду искать! Кто не спрятался, я не виноват! — выкрикивает он.
— Палочки-выручалочки! — вопят отчаюги, тут же из-за его спины шлепая ладонями по стене.
— В другой раз не выйдет! Застукаю! — возмущается Рыба, разобиженный тем, что его так ловко провели.
Витька, Юрка и Санька осторожно крались вдоль сарая сапожника, ощупывая доски. Тишина… Лишь изнутри доносится хриплое урчание хрюшек.
— Дома кашу не варить, а по городу ходить! — кричит кто-то. Это означает, что Рыба не ищет, а слоняется у стены дома, как пес на привязи.
— Да где ж эта доска, черт? — вздрагивающим голосом шипит Юрка.
За хлевом — топот ног, крики:
— Палочки! Палочки! Палочки!
— Я вперед, я тебя застукал! — вопит Рыба.
— Не жиль! Иди-иди, трое остались! — отвечают ему.
— Вот она… — шепчет Витька. Они ныряют в сарайчик, задвинув за собой доску.
Хрюкают, рычат, сопят, чавкают, топчутся и пихаются поросята сапожника, подъедая снизу гору турнепса, которая иногда осыпается на них с деревянным стуком, вызывая недовольный взвизг. Вероятно, они уже здорово выросли: голоса как у совсем взрослых свиней. Мама читала однажды еще маленькому Саньке сказку про трех поросят, забавных, веселых и не жадных. Наверное, то были довоенные поросята. А эти жрали так, будто знали, что кругом голод.