Деревянный хлеб

Иванов Альберт Анатольевич

— Питнемся? — тихо говорит Юрка.

— Губа у них не дура, — сочно захрустел во тьме Витька.

Санька счищает перочинным ножиком жесткую кожуру корнеплода. Турнепс такой же вкусный, как репа! Слаще сахарной свеклы! Да, губа у чушек не дура, конечно. Так наворачивают…

— Ищите быстрей, — прошамкал Коршун. — Натти Бумпо, где ты?

— Я здесь, — отвечает с верха кучи такой же тихий шамкающий голос Юрки. — Лезьте сюда, здесь вкуснее. Крупные! Вот, вот и вот — по кило! Ой… — пискнул он. — Котомка лежит!

Витька и Санька лезут к нему. Мимо

сарая торопливо пробегают шаги.

— Нет их нигде! — кричит Рыба почти рядом. Ребята замирают.

Шаги удаляются…

— Хлеб! — жарко шепчет Юрка в ухо Саньке. — На ощупь чувствую. Может, вокруг объедим, а чурочки оставим? — Он хихикает. — Подумают на хрюшек.

Снова за стеной слышатся шаги. На этот раз уверенные, неторопливые. Человек останавливается возле двери. Резким металлическим звуком отзывается замок… Бежать? Куда? Где эта проклятая доска?.. Оскальзываясь на куче турнепса, Санька с Витькой лезут к Юрке и забиваются в угол. Лязгнул пробой и упал зазвенев наземь. С противным скрипом открывается дверь. Кто-то входит. Радостно гомонят хрюшки.

— Пить захотели, родненькие, — раздается ласковый голос сапожника, страшный от своей близости. — Принес вам, принес, лапушки. Заждались?

Что-то звякает, хлюпает вода… Булькают, захлебываясь, хрюшки…

Турнепс дрожит под ногами ребят — сапожник карабкается к ним.

Он останавливается в каких-то сантиметрах от них — Санька слышит над собой его дыхание. Сапожник чуть отходит в сторону и, очевидно, садится на корточки, потому что сейчас он дышит прямо у Санькиного уха. А Санька не дышит давно, он мертв почти весь, у него живы только глаза, в которых взрываются красным светом белые искры. Не могу, не могу, не могу больше!.. Сапожник поднимается, снова его дыхание шумит вверху. И рот у Саньки медленно, с робкой жадностью, по наперстку, бесшумно пьет воздух. Начинает возвращаться ощущение самого себя, колышется огромное сердце, кровь туго проталкивается по сосудам в гигантской Санькиной голове, что-то стучит, стучит — прекратите! — в больших ушах…

В сарайчике пронзающе запахло хлебом — очевидно, сапожник поднял и раскрыл котомку.

— Так, принес… — говорит над ними сапожник и опускает мешок. Как оказалось потом, прямо на колени окаменевшего Юрки.

Кашлянув, сапожник шелестит чем-то и, чиркнув спичкой, прикуривает, стоя вполоборота к ребятам. И в эти две-три секунды немыслимо яркого света Санька видит белые лица друзей, котомку на коленях съежившегося Юрки и красный от огня, зловещий профиль сапожника. Спичка погасла… Огонек папиросы сжимается и разгорается, выявляя краешки губ. Громко чавкают хрюшки…

— Кушайте, кушайте, дружочки, — говорит сапожник и спускается с кучи турнепса.

Опять мимо сарая проносятся шаги.

— Нету их! Нету! Смылись! — беснуется Рыба.

— А ты нюхай, нюхай! — хохочут во дворе довольные пацаны. Они-то, ясно, считают, что неразлучная троица надежно схоронилась где-то поблизости и нарочно не бежит к «выручалочке», чтобы как следует его помучить.

— Я домой пойду, — жалобно говорит Рыба. — Я Пожарину все расскажу!

— Иди говори, — отвечают ему. — Но только больше никогда к нам играть не лезь, не примем.

Это подействовало.

— Ладно уж, — тянет Рыба и орет на весь двор: — Эй вы! Витька! Юрка! Санька! Через десять минут домой ухожу, так и знайте!

Три Поросенка тщательно гасит окурок о подошву.

— Кушайте, дружочки, — повторяет он своим чушкам.

Дверь захлопнулась. Снова гремит пробой, звенит замок… Шаги сапожника удаляются… Друзья дышат так, словно долго просидели под водой, и чутко прислушиваются, все еще боясь стронуться с места. И не напрасно. Тяжелые шаги, обогнув сарайчик, вновь останавливаются возле потайной доски прохода.

— А все же надо бы заколотить, — сам себе замечает сапожник. — Вдруг разнюхает еще кто, турнепсу не напасешься.

Шаги постепенно затихают в сторону казармы. Внезапно Юрка тихонько и очень странно захохотал:

— Кушайте, кушайте, дружочки…

Его трясло, он хохотал, все так же странно и тихо. Витька схватил его за плечо и потащил к проходу.

— Кушайте, кушайте, дружочки, — шепотом хохотал Юрка.

Коршун отодвинул доску и вытолкнул его наружу, Санька протиснулся за ними.

— Ха-ха-ха! — истерически захохотал на весь двор Юрка. — Кушайте!..

— Слышу-слышу, — оживился Рыба где-то у казармы.

— Идет! — закричали пацаны. — Прячьтесь!

Витька сунул Юрке кулаком в бок, и он пришел в себя. Бегом через двор — к забору. Скатились в давнюю воронку от бомбы. Затаились, притихли.

Трап-тап-тап-тап!.. — простучали мимо подметки Рыбы.

Трап-тап-тап-тап!.. — промчался он назад, опасаясь далеко отходить от «выручалочки».

— Чего под ногами вертишься? — донесся от сарайчика угрюмый голос сапожника, вернувшегося из дома.

— Я не верчусь, — огрызнулся Рыба. — Мы играем. Застучал молоток. Это сапожник, вероятно, забивал тайный проход.

— А котомочка-то — вот она, — прошептал Юрка. — Прихватил!

Витька вырвал ее, развязал, вытащил буханку, они разодрали ее на части, чуть не сломав ногти о спрятанную внутри чурку. Они давились хлебом, глотали, не прожевывая, куски, а сапожник стучал молотком.

Наконец он ушел. Ни Рыбы, ни пацанов не было слышно…

— Все, — шепнул Витька, когда Юрка вознамерился взять вторую буханку. — Мы не воры. Мы с ними сражаемся.

— Так это же не воровство. Трофеи, понял?

— Нет, — Коршун решительно завязал котомку и спрятал под кучей мусора на дне воронки. — БУСПИН ничего себе не берет.

— А сам ел, — ехидно заметил Юрка. — За ушами трещало.

— Ел… Есть хотелось, — виновато признался Витька. — Два дня без хлеба сидим, уговорили продавщицу и на полнедели вперед по карточкам выбрали.

— И чего же, пусть здесь гниет? — разозлился Юрка. — Разделим на всех, и кранты!

— А? — с надеждой спросил Санька. Вот бы все ахнули, если бы он принес домой хоть немного хлеба. Да только начнется ведь: откуда взял?!