Деревянный хлеб
Шрифт:
— Тогда, конечно… — удивился столь справедливому подсчету Санька.
— Когда мне семьдесят станет, тебе самому сорок один стукнет.
— Да-а… — вконец растерялся Санька. — Неужели такое случится?
— И будет тебе на год больше, чем мне сейчас, — продолжал майор. — Ты не волнуйся, я сто лет проживу, мне в точности вычислили.
— Кто?
— Кукушка!.. Не смейся. Проверено.
И рассказал такую историю. Еще перед войной поехал он раз на рыболовную базу под Москвой: домик там для рыбаков, лодки с грузами на веревках. В комнате с ним на ночлег устроились еще двое, сидят вечеряют. Те двое, видать,
Скобарь сразу разворчался: у меня, говорит, все рассчитано, на три дня приехал, надо думать заранее, когда на рыбалку собираешься! А сосед даже заморгал, не понимает: шутит, что ли?.. Выделил ему скобарь один кусочек. Приятелю неудобно стало, под столом ногой скобаря толкает. А у майора, тогда еще лейтенанта, сахару не было, весь бы отдал.
Сосед ничего не взял и ушел. А скобарь смутился, нехорошо получилось, и давай показывать, какой он добрый: и приятелю, и лейтенанту куски в стакан сует, один за другим, штук по шесть набузовал, не чай, а патока, пить противно. Скобарь все тараторит: мне, дескать, не жалко, да только не любит он всяких растяп, которые забывают что-нибудь необходимое захватить и клянчат потом крючки там, грузики, сахар и чай…
Ну, утром разошлись они по своим лодкам. Ловит он, тогда еще лейтенант, у камыша, тихо вокруг, лишь кукушка кукует… И неожиданно слышит рядом чей-то голос: «Кукушка, кукушка, сколько лет жить мне осталось?» А кукушка умолкла и — ни ку-ку… Привстал лейтенант и видит: прямо за камышом в протоке тот самый скобарь на лодке сидит и опять спрашивает: «Кукушка, кукушка, сколь…» — «Да такому, как ты, и дня жалко!» — пробасил в ответ лейтенант вместо кукушки. Представляешь!
А дальше — вытащил скобарь груз-якорь и уплыл на лодке от такого грубого соседства.
Вечером скобарь не вернулся. Ну, задержался, думают. Ночью тоже его нет. Зачем на берегу ночевать, если есть дом рыбака? Забеспокоились, поплыли с фонарями искать. И что же?
Нашли. Видать, начал он с лодки под вечер груз вынимать, а тот илом засосало, нагнулся и стал тянуть. Поднимает и веревку на руку наматывает… Не удержал равновесия и бултых вслед за грузом. Так и утонул.
— Вот какая честная кукушка попалась, — закончил рассказ майор. — А мне она в то утро до ста лет накуковала. Как же ей не верить после всего!
Майор ушел. Вскоре Саньку взяли в игру: одному из пацанов нечаянно подковали ботинком лодыжку, и он вышел из строя. А Санькина нога уже не так болела.
Заявился Пожарин с Рыбой-лоцманом, и вратарь Витька Коршун встал поближе к своей саперной лопатке, отмечающей границу ворот.
— Тоже мне Хомич! — сказал Пожарин, перехватив мяч. — Щас мы тебя испробуем на прочность!
— Испробуем, — поддакнул Рыба-лоцман, потирая всегда потные ладони.
— Нам пора, — спокойно выдернул Витька лопатку, и они с Санькой зашагали к реке.
Остальные пацаны выйти из игры не осмелились. А играть с Пожариным — каторга: он ставил подножки, с размаху толкался
На лестнице у реки они встретили Юрку.
— Сам ты за ЛТ беспокоился, — напустился на него Витька, — а пост покинул?
— За нее пусть Три Поросенка беспокоится. Он ей сейчас помогал какие-то узлы тащить и корзины с редиской и луком. Все на огороде подергала. Наверное, меня боялась. Я слышал, что они на Узловую намылились.
На Узловой — соседней с городом станции — был свой рынок.
Ясно: если у Лысой Тетки хлеб давно, загодя напечен, там его легче продать, никто их не знает и потом найти не сумеет.
…Вечером снова приходил в гости майор. Санька глядел на него теперь совсем другими глазами, размышляя о том, что когда-то майору станет девяносто, а маме, соответственно, восемьдесят. Только он им строго-настрого прикажет, чтобы бабушка жила с ними вместе. Впрочем, бабушку еще надо уговорить, она гордая.
Ему понравилось: майор ни слова не сказал о бревнах, не хвастался, что спас.
Конечно, Саньке не хотелось бы, чтобы мама выходила замуж. Но если этого не избежать, как заявил ему умудренный Витька, когда он с ним посоветовался, — то уж пусть будет майор. Из двух зол выбирают наименьшее. За мамой еще ухаживал тощий лектор из «Общества по распространению политических и научных знаний». Он иногда пил у них чай и рассказывал о выдающихся событиях нудным голосом. И чаю на него не напасешься: за вечер он выдувал, пожалуй, ведро. Впервые Санька попробовал настоящий чай только после войны. До этого считал чаем светлый подслащенный кипяток. Он и не подозревал, что чай бывает темным, и не сразу привык к нему.
Витька Коршун так и сказал Саньке насчет майора и мамы:
— Это им нужно, а не тебе. Они ж взрослые. Чего ты волнуешься? Вот у меня тоже отчим.
Санька и не знал об этом! Все считали, что у Витьки — отец. А он никого не разубеждал. Такой!
— Они, женщины, только говорят, что выходят замуж ради нас, — продолжал Коршун. — Мужчина в семье полезен, а неродной вдвойне. Он тебя всегда от матери защитит, если чего натворишь. Он даже себя виноватым чувствует, что ты не собственный. Свой-то отец выдрал бы тебя за милую душу! Опять же, зарплата в дом. Ругать его будут за всякое, значит, тебе меньше влетит. Лишь бы он не был скнэра — жадина — по-польски.
— Он добрый, — поспешно сказал Санька.
Отец Коршуна был сапером до самой смерти в сорок втором году, а отчим — его фронтовым другом. Он приехал в сорок шестом навестить семью погибшего, влюбился в Витькину мать и так вот — поженились они — увез их в Польшу, где прослужил год.
— Свой отец, понятно, лучше, — загрустил Витька. — Он даже отлупит — не жалко, назавтра забудешь. Да где его взять?
В кино
Своих отечественных фильмов тогда выпускалось мало: несколько в год. Крутили заграничные. Афиши так и объявляли: «Заграничный художественный фильм». Перед началом каждой такой картины обязательно шла вступительная надпись: «Этот фильм взят в качестве трофея в результате разгрома немецко-фашистских войск в 1945 году. В фильме разоблачаются волчьи законы капиталистического общества…» — или «феодального общества», «буржуазного образа жизни» и т. д.