Деревянный хлеб
Шрифт:
Здесь он не был лет двадцать. После разлуки город изменился, много нового, начиная с вокзала. На подворье исчезнувшего Митрофановского монастыря — пединститут, вместо «коридорного» кинозала «Спартак» — другой, монументальный кинотеатр со старым гордым названием.
Было воскресенье, и, оставив чемодан в забронированном номере гостиницы «Россия», он бродил в поисках прежнего города…
Нашел дом, восстановленный Витькиным отцом. К его удивлению и радости, сохранился и Алексеевский монастырь: ограда, развалины собора, а звонницу даже отреставрировали и повесили табличку «Памятник архитектуры XVI
На месте Юркиного склепа — яма, заросшая крапивой и лопушьем. Где, интересно, Юрка — Юрий Тихонович, кем он стал?..
Самое удивительное: фабричная казарма уцелела! Теперь в ней размещалось мужское общежитие строителей, за стеклянной дверью в передней сидела дежурная под грозным объявлением: «Женщинам после 21:00 вход строго воспрещен!» Сараи во дворе исчезли, появились гаражи. С косогора по-прежнему открывался широкий вид на реку, на новый бетонный мост, к нему петляла асфальтовая дорога, а коротким путем туда вела опять деревянная лестница, только тоже новая, окрашенная в приятный зеленый цвет.
Дом ЛТ заменила пятиэтажка с лоджиями, напоминающая южный санаторий. Рядом, на песчаном берегу, — разноцветные полотняные навесы, сотни загорающих.
Напротив трампарка, там, где раньше простирались дремучие развалины элеватора, посредине обширного сквера с подстриженной травой, стоял типовой кинозал «Луч», похожий на преувеличенный сарай сапожника 3П, только кирпичный.
По улицам города проносились чешские бесшумные трамваи. Александр Семенович вспомнил те послевоенные, почему-то, казалось, тогда более яркие, более красные вагончики, похожие на большие игрушки. В их облике среди серого разрушенного города было что-то праздничное. Трамваи стали для пацанов бесплатным аттракционом. «Айда покатаемся!» — они прыгали на подножки на ходу, хватаясь за поручни; ехали с грохотом и звоном, спрыгивали на скорости и поджидали следующий. Кондукторы их ненавидели. Сейчас-то понятно, что не за убыток в тридцать копеек — шею ведь можно свернуть. Самое замечательное — трястись сзади на «колбасе», там ты один. А зимой возьми длинный железный крюк и гоняй себе на коньках за трамваем, цепляясь за поручень.
Особенно любили пацаны трамвай номер «3» — это был всего один вагон, зато с двумя водительскими кабинами — спереди и сзади. На конечных остановках нет разворотного круга, и, высадив пассажиров, водитель переходил в другую кабину, чтобы вновь повести трамвай обратно. Еще в первом классе Санька однажды стоял возле трампарка и терпеливо ожидал, когда же наконец два трамвая столкнутся — здесь был одноколейный путь. Велико же было его разочарование, когда «тройка» поехала задом, уступая дорогу пришедшему собрату.
С подножки «тройки» Пожарин однажды столкнул пацана — тот сломал ногу.
В понедельник утром Александр Семенович надел выходной костюм, галстук и поехал на завод. Секретарша директора сказала, что шеф освободится нескоро.
Александр Семенович вышел в коридор и скуки ради стал рассматривать стенгазету, доску приказов… Внимание невольно привлекла фамилия Пожарин. «Ответственный за порядок
Н.Г.! Того Пожарина звали Колькой. Неудержимо захотелось найти его и взглянуть. Интересно даже: в этом городе! Все прошедшее сразу вспомнилось, как будто случилось вчера.
Он заглянул к секретарше и спросил: где найти склад? Она показала через окно.
На складе повсюду горел свет, на длинных стеллажах лежали те самые запчасти, за которыми он приехал.
— Вам чего? — раздался голос.
Александр Семенович обернулся. В уголке за столом с конторской лампой, тоже включенной, сидел человек. На Пожарина он не был похож.
Александр Семенович объяснил. Конторщик устало сослался на директора.
— Вы не один такой, — сказал он, прищурившись.
Этот выжидательный прищур до еле заметной дрожи уголков у век! Может быть, потому, что Александр Семенович именно искал в незнакомце знакомые черточки, он и узнал тот прищур.
Санька, а не взрослый человек сел на стул напротив Пожарина.
— Где твой пустой мешок?
— Какой?
— Для крапивы. Самому-то — руки обстрекаешь!
— Не понимаю…
— Пан фраер? — засмеялся Санька. — Чего, пан, хце? Что, товарищ, хочет? На польском.
В глазах Пожарина что-то мелькнуло: вспомнил, гад, вспомнил! Он направил лампу на Саньку, тот заморгал.
— А-а… — Пожарин нагнул рефлектор на гибкой пружине к столу. — Сашок? — Он даже будто обрадовался встрече. — Давно приехал? Нет, нет, нет, — выставил ладони вперед, хотя Санька ни о чем его не просил. — Сегодня ко мне вечером в гости. А кто старое помянет, тому глаз вон! — рассмеялся сухим смехом. — Запчасти я тебе гарантирую.
Теперь Санька снова стал Александром Семеновичем. Запчасти… Склад… Неужели этот лысеющий усталый тип — страшный Пожарин? Нет, тот остался далеко, потерялся в сорок седьмом. Бесполезно возвращаться в детство, из которого тебя выгнало время… О чем он это говорит?
— За давностью лет, — говорил Пожарин. — Двадцать восемь лет прошло — ничего не будет. Зря ты так смотришь. Помотало меня, — улыбаясь, покрутил головой, словно с удовольствием вспомнил, как его помотало. — И на лесосплаве, и на шахте. Сидел за пиломатериалы. Семь лет! Так что искупил свое. Вот склад мне доверяют, — повел рукой. — Я ж тогда Витьку вгорячах, маленьким был.
Маленьким?.. Страшный человек Пожарин никогда не был маленьким!
Александр Семенович вновь стал прежним Санькой. Все поплыло перед глазами. Неужели он всю жизнь будет бояться Кольку Пожарина? Рука схватила со стола тяжелое пресс-папье. Медленно поднялась рука. Колька вскрикнув, опередил, саданул его лампой — лампочка взорвалась, осколки.
И тогда Санька ударил!
…Забрали его на улице; он шел, не разбирая дороги, на кладбище к Витьке Коршуну.
— Дзенькуе бардзо, — пробормотал он, когда его втолкнули в машину.
— Пьяный, что ли? — переговаривались милиционеры. — А тот жив?.. В реанимации.
Александр Семенович не сразу ответил на вопрос следователя:
— Давняя история…
— А вы по порядку. Мы не спешим.
— Это началось в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Даже раньше…