Держава (том третий)

Кормилицын Валерий Аркадьевич

В Петербурге тоже стреляли…

Неразлучные как братья Шотман с Северьяновым, покинув конспиративную квартиру на Литейном, ехали в «дымопарке» за Невскую заставу, где назначили занятия с обуховцами и александровцами. Кубической формы небольшой паровозик нещадно дымил, особенно старательно отравляя пассажиров первого из четырёх красновато–бежевых вагонов, где и расположились революционеры.

— Все собрались? — умывшись с дороги, жёстко глянул на молодых рабочих Шотман. — Тогда начнём. Сначала теория. Вы знаете, что перемирие с царской властью после девятого января невозможно, о чём ясно высказались делегаты только что прошедшего в Лондоне Третьего Съезда РСДРП. Меньшевики в это время провели свою гнилую партконференцию в Женеве, на которой присутствовали

всего семь партийных организаций. А нас уже восемь тысяч, — оглядел внимательно слушающих его рабочих. — Но у царя много сторонников. В газетах пропечатали, что на Пасху Николай христосовался в течение часа с придворными служителями… Почти шестьсот человек. А на следующий день в Большой галерее Зимнего дворца христосовался со свитой и охраной — ещё девятьсот человек. Эти все будут за него. А мы, пока он целуется, будем заниматься делом… Большевики поставили задачу сплочения левых сил по принципу: «Врозь идти, вместе бить». И считают, что союзником пролетариата может быть только крестьянство. После свержения царизма и всех, кто с ним лобызался, власть должна перейти к временному революционному правительству, призванному созвать Учредительное собрание. Также в резолюции съезда рекомендованы совместные действия с эсерами, при сохранении, конечно, идейной и организационной самостоятельности нашей партии.

— А вот меньшевики, — взял слово Северьянов, — считают, что не мы, рабочие, а либеральная буржуазия должна взять власть в свои белы рученьки.., — рассмешил пролетариев. — Так что если на горизонте появится этот женевский Муев, гоните его обратно в Женеву… Ведь они там до чего договорились? Будто у пролетариата недостаточный уровень организованности и сознательности, вот и разубедите его в этом, организованно и дружно шуранов пинками с завода, когда придёт агитировать за буржуазию и интеллигенцию.., про которую известный писатель Чехов сказал:» Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную…». А Владимир Ильич назвал её просто — гнилой.., — подождал, когда народ отсмеётся, просморкается, прокашляется и продолжил: — Основная цель нашей боевой дружины — к моменту выступления уметь обращаться с оружием. Как мне ребята сказали, в паровозоремонтном цехе Александровского завода чуть не в открытую куют ножи, кинжалы, пики, отливают кастеты и металлические прутья… Это хорошо, но мало. Потому–то партия на деньги сочувствующего нам буржуя Морозова, писателя Горького и других попутчиков, закупает стрелковое оружие в Финляндии и небольшими партиями доставляет сюда, — вытащил из кармана наган и на глазах боевиков снарядил патронами барабан. — А сейчас, друзья, пойдёмте на наше место за железной дорогой, рядом с болотом, и поупражняемся в стрельбе.

— Когда вступим в дело, — шагая среди дружинников, учил молодёжь Шотман, — не палите в белый свет, как в копеечку… Врага следует выцеливать. Берегите патроны. На бегу лучше не стрелять. Остановитесь и прицельтесь. И старайтесь выстрелить первыми. Как только увидите офицера — валите его, а потом открывайте огонь по солдатам или полиции.

— Солдаты, может и убягут, а вот казаки в сякунд до нас долятят…

— Орловский? — улыбнулся Северьянов, разглядывая чем–то похожего на него, курносого и конопатого парня.

— Оттеда! — не стал отпираться дружинник.

— Дришенко, под твоё начало его отдаю. Поставь у болота сторожить, пока в стрельбе тренируемся.

— Чичас! — чему–то обрадовался Гераська. — Как зовут?

— Някалай!

— Гы–гы! Бяда с тобой, — миролюбиво передразнил парня, с уважением оценив широкие плечи и мощные лапищи. — Сколь годов–то?

— Восямнадцать.

— Гы–гы! Някалай, а правду люди говорят, что орловцы смятану в мяшках нясут?

— Что нясут, то нясут, — не стал отказываться от сметаны парень, нисколько не обидевшись на старшего товарища.

— Герасим, — протянул ему руку Дришенко и гыгыкнул, услышав:

— Понял, чо Гярасим…

— Стой тут, якалка, а как чужих заметишь, солдат особенно, к нам беги.

— Прибягу! — согласно покивал молодой

рабочий.

Не успели дружинники расстрелять по царскому портрету, служившему мишенью, весь боезапас, как услыхали неподалёку:

— Бяда–а! Бяда–а! Солдаты бягут, — увидели машущего руками конопатого Николая.

— Наверное, в Зимнем дворце услышали, — хмыкнул Шотман, убирая в карман револьвер. — Уходим, ребята. А ты, Дришенко, постепенно обучай орловца, — побежал вслед за рабочими по хлипким сгнившим доскам в глубь болота, с удивлением заметив, как орловец шустро обогнал его, брызгая грязью из–под трухлявых досок.

— Силён рысак! — пыхтел сзади Дришенко.

— Ребята, через перелесок, в огороды бегите, а там и дома предместья начинаются, затихаритесь у кого, — хлюпая башмаками, замедлил бег Шотман. — Давай, Гераська, часть досок с тропы разбросаем, — достав револьвер, выпустил остаток обоймы в мелькнувшую белую гимнастёрку с красными погонами и улыбнулся, услышав болезненный вскрик. — Получил, орясина, вишнёвую косточку в брюхо, — споро раскидывал за собой грязные доски и жерди.

Аким, держа под руку Ольгу, стоял у бордюра питерской мостовой, намереваясь перейти на другую сторону.

Извозчика они отпустили, решив прогуляться и подышать пряным воздухом тёплого майского дня.

— Мадемуазель, как полагаете, к вечеру перейдём мостовую или тут заночуем? — улыбнулся даме, получив ответную улыбку.

Рядом с ними по брусчатке проносились одноконные и пароконные экипажи. Рыча моторами, пыхали дымом входящие в моду авто и, цокая копытами, ехали двухколёсные открытые экипажи без кучера, с одним седоком, называвшиеся весьма точно — «эгоистки».

— Чуть шею не вывернул, эгоист, на вас, сударыня, заглядевшись, — прижал руку дамы к белому кителю. — Вы действительно выглядите весьма элегантно в этом тёмно–синем жакете с модной, чуть расширяющейся к низу юбкой, будто прибыли из Парижа, а не Рубановки, — вновь потискал локоток.

— А все эти глазастые шофёры в сдвинутых на лоб очках и кепочках «здравствуй–прощай» не знают, что совсем недавно, в забытой богом деревне, вы сами, без парикмахера завивали волосы щипцами и «притирались»… Мадам Светозарская учит, что говорить «красились» — не этично, — получил локотком в бок и замолчал.

— Давайте, сударь, закроем глаза и перебежим на другую сторону, — смеясь, предложила Ольга.

— Опасно. Могут задавить, — вновь потискал локоток Аким.

— Не менее опасно, чем стоять здесь. Потому что я могу вас убить, — смело повела его по брусчатке мостовой. — Ну, вот видите, господин поручик, перешли.

— На войне не так страшно было, — улыбаясь, поцеловал её в щёку. — О-о! Выставка общества любителей комнатных растений и аквариумов. Зайдём? Я обязан купить мама экзотических рыб и герань.

— Тогда уж лучше зайти в парфюмерный магазин товарищества «Брокар и К°», — хихикнула Ольга. — И купить мама духи. Видишь, на рекламном плакате прекрасная женщина в шляпе и воздушном белом платье прижимает к сердцу цветы…

Во–первых, не к сердцу, а к груди. Во–вторых, ей бы больше подошёл синий жакет. В-третьих, если бы нас увидел полковник Ряснянский, то попенял бы мне в портретном зале полка, почему я шляюсь по Питеру пешком, а не езжу в экипаже… Нарушая этим гвардейские заповеди. А как бы хотелось пригласить вас в пристанционный буфет и угостить водочкой с пивом…

— Может, лучше в ресторан? — улыбнулась в ответ Ольга.

— А пойдём вечером в Буфф?! — каким–то своим мыслям обрадовался Аким. — Вот уж повеселимся на славу…

Но вечером Ирина Аркадьевна, не послушав супруга, пригласила в гости Георгия Акимовича с чадами и домочадцами. Пришли все, кроме старшей дочери.

Максим Акимович быстро справился с раздражением от общества своего либерального братца, ибо супруга расстаралась, и стол ломился от коньяка и водки.

Для себя и других приглашённых дам, она выбрала бордоские красные вина: «Шато–Марго», «Шато–Лафит», «Шато–Леовиль», «Бран–Мутон», «Бран–Рояль».