Державин
Шрифт:
Тот день, когда она была обязана по этикету или по каким-либо иным обстоятельствам видеть сына, Екатерина II считала для себя потерянным.
Она терпела в сорока вёрстах от Питербурха рыцаря в замке, много сходствовавшего, по её мнению, с Дон-Кихотом и содержавшего при себе несколько батальонов пехоты и до тысячи конных солдат, набранных из голштинцев, а также из преступников, чрез вступление к нему на службу избежавших мщения законов.
Сколь не любила она сына, столь обожала, боготворила внуков, Александра и Константина, и не дозволяла Павлу ни одного из детей своих иметь при себе. Известно, что Екатерина II написала завещание, по которому передавала корону Александру, устраняя от наследия Павла Петровича. Сей акт хранился у Безбородко, который поднёс завещание Павлу Петровичу, когда Екатерина II была ещё жива. Двенадцать тысяч душ в Малороссии, титул светлейшего князя и место канцлера были наградою Безбородко.
Свои художественные сочинения — нравоучительную «Азбуку» и известную уже нам сказку о царевиче Хлоре императрица предназначала для задуманной ею «Александровско-Константиновской библиотеки», то есть для своих малолетних внуков. В «Собеседнике» она начинает печатать обширные «Записки касательно российской истории», в ту пору, когда ещё ни одного учебника по этому предмету не имелось.
Иностранку по происхождению, Екатерину II возмущало пристрастное, ненавистническое отношение к России со стороны многих европейцев. В предисловии к «Запискам» она отмечала: «Сии записки касательно российской истории сочинены для юношества в такое время, когда выходят на чужестранных языках книги под именем истории российской, кои скорее именовать можно сотворениями пристрастными; ибо каждый лист свидетельством служит, с какою ненавистью писан, каждое обстоятельство в превратном виде не только представлено, но к оным не стыдился прибавить злобные толки. Писатели те, хотя сказывают, что имели российских летописцев и историков пред глазами, но или оных не читали, или язык русский худо знали, или же перо их слепою страстию водимо было...»
Правда, и сама Екатерина II грамматику знала не очень твёрдо: слог её чистили и выправляли сперва Дашкова, а потом Храповицкий. Но, несмотря на свои «грешные падежи», эта урождённая немецкая принцесса, пожалуй, была подготовлена к тому, чтобы заниматься российской словесностию лучше, чем многие коренные русские, нередко воспитанные, подобно героям фонвизинского «Бригадира», в духе пренебрежения к собственной культуре и родной речи.
Считая особенно важным в воспитании великих князей «познание России во всех её частях», государыня намеревалась наставлять не только своих внуков, но и подданных. Начало её литературной деятельности относится к 1769-му году, когда Екатерина II стала издавать сатирический журнал «Всякая всячина». Почти тотчас же со страниц другого, организованного в том же 1769-м году журнала «Трутень» раздался голос Правдолюбова, который обличал крепостников, лихоимцев-чиновников, резко нападал на «просвещённых монархов» и отстаивал независимость литературы от власти. Это был псевдоним Н. И. Новикова. Императрица, в свой черёд, назидательно советовала «Трутню» поменьше обличать и побольше «хвалить сына отечества, пылающего любовию и верностию к государю». Полемика, принявшая в конце концов характер острый, неприятный и даже личный, привела к закрытию «Трутня». Теперь, через много лет, прежняя история повторилась. Только в спор с царицей вступил не Правдолюбов, а Нельстецов...
Почти в каждом номере нового журнала «Собеседник» проявляются шутливо-сатирические зарисовки Екатерины II «Были и небылицы», самое заглавие которых навеяно как будто строкою «Фелицы»:
И быль и небыль говорить...
Интерес к «Былям и небылицам», которые были написаны живым разговорным языком, подогревался тем, что читатели узнавали в насмешливых, иронических зарисовках видных вельмож: мужа обер-гофмейстерины Чоглоковой, которого все узнали в Самолюбивом, И. И. Шувалова, выведенного под именем Нерешительного, придворного шпыня Л. А. Нарышкина или, наконец, графа Н. П. Румянцева, который так долго прожил за границей, что сочинения его были уже похожи на плохой перевод с иностранного [41] ...
41
...графа Н. Л. Румянцева, который так долго прожил за границей, что сочинения его были уже похожи на плохой перевод с иностранного. — Румянцев Николай Петрович (1754—1826) — граф, издатель, меценат, собиратель книг и рукописей. Сын генерал-фельдмаршала П. А Румянцева-Задунайского. С конца XVIII в. занимал высокие государственные посты. В 1807—814 гг. был министром иностранных дел, в 1810—1812 гг. — председателем Государственного совета. Огромная библиотека, собранная Румянцевым, легла в основу Румянцевской библиотеки в Москве, которая вошла в фонд Ленинской библиотеки.
При всей кажущейся бессвязности непритязательных заметок «Были и небылицы» содержали в себе определённую, тяжёлую мораль, что особенно явственно проявилось в ходе полемики, возникшей на страницах журнала.
В «Собеседнике» Дашковой участвовали лучшие писатели той поры, которые, подобно Екатерине II, чаще всего печатались под псевдонимом или анонимно. На первом месте был, безусловно, Державин. Успех его «Фелицы» вызвал поток подражаний, а подчёркнутое одобрение оды самой императрицей развязало руки поэтам и поубавило прыти обиженным вельможам. Только скрипунчик Вяземский продолжал, где и как мог, мстить Державину. На страницах «Собеседника» выступили Фонвизин, Костров, Капнист, Княжнин, Богданович, Козодавлев. Участие царицы создавало видимость свободы — она постаралась усилить это впечатление.
— Я не хочу, чтобы при моём появлении цепенели. Не терплю производить действие медузиной головы, — любила говорить Екатерина II, имея в виду легенду о медузе Горгоне, взгляд которой обращал всех в камень.
Но, печатно предложив свободно критиковать на страницах того же «Собеседника», всё, что публиковалось в журнале, императрица сама ограничила рамки дозволенного уже своею пёстрою смесью: «Всё влекущее за собой гнусность и отвращение, в Былях и Небылицах места иметь не может; из них строго исключается всё, что не в улыбательном духе».
Августейшая Фелица довольно благосклонно отнеслась к «Челобитной», подписанной «российских муз служителем Иваном Нельстецовым», с жалобой на вельмож, которые «высочайшей милостию достигли до знаменитости, не будучи сами умом и знанием весьма знамениты». Мишенью насмешек служил прежде всего тот же обер-прокурор Вяземский, преследовавший Державина. Однако автор «Челобитной», Денис Иванович Фонвизин, пошёл много дальше и предложил под именем Нельстецова «Собеседнику» ядовитые вопросы, обращённые к самой царице.
Напрасно Шувалов и Дашкова отговаривали его посылать вопросы; они предвидели гнев царицы и не ошиблись.
Через несколько дней, приняв Дашкову в Зимнем дворце, Екатерина II встретила её раздражёнными упрёками, приписав авторство обиженному ею Шувалову:
— Это уж слишком! Вот уже сорок лет мы дружим с господином обер-камергером, а потому очень странно шутить так зло!..
Она быстро шла дорожкою висячего сада в Эрмитаже, и маленькая Дашкова семенила позади. Дорожка, устроенная на дерновой поверхности, была обсажена прекрасными белоствольными берёзами, меж которыми весело пестрели полевые цветы...
— Без сомнения, обер-камергер желает мне отплатить за портрет Нерешительного...
— Ваше величество! Автор сих вопросов не Шувалов... — быстрая, но без грации Дашкова опередила царицу и заглянула ей в лицо. — Уверяю вас, в них не обнос и обида, а всего лишь шутливая забиячливость...
Проходя по комнатам, в каждой из которых было воздвигнуто скульптурное изображение аскетически худого большелобого старца с тонким горбатым носом и проваленною ядовитою улыбкой — из терракоты, из фарфора, из бронзы, — Екатерина II приостановилась:
— Ах! Хоть ты одари меня частицей своей мудрости, фернейский волшебник!
«Играешь? Перед кем? Передо мною? Уж мы-то с тобою не знаем друг друга? — по давней своей привычке Дашкова часто думала по-французски. — Разве что репетируешь сей фарс перед копией Вольтера, чтобы насладиться игрою с подлинником?»
— Кто же автор? — не оборачиваясь и не меняя тона, спросила государыня.
— Господин Фонвизин.
— Секретарь Никиты Ивановича Панина? Как это говорят россияне... «Яблоко от яблони падает недолго...»