Дерзкий рейд
Шрифт:
— Все… Приняли.
— Вставай! — приказал Бернард.
Радист пожал плечами и пружинисто встал. В лицо, в грудь ударила молния, оглушил гром. Он пошатнулся и, цепляясь за стул, повалился на свежевымытый пол. Бернард дважды выстрелил в лежащего радиста, потом в передатчик. Там что-то затрещало и поползли голубые струйки дыма, как от папиросы. Бернард схватил табуретку и запустил ею в аппарат. Послышался треск, звон разбитых ламп.
— Кирвязов!
Барон и так уже стоял в дверях,
— Стреляй мне в руку! — крикнул Бернард, протягивая свой наган.
— Как же так… Вам? — пробормотал тот, путая английские и русские слова.
— Стреляй! — по-английски приказал Брисли. — Только не в кость!
Барон тотчас же выстрелил в мякоть руки повыше локтя. Бернард скривился от боли, зажал пятерней рану.
— Уходить надо!
Первым вбежал в радиостанцию Груля. Он находился в цепи неподалеку, у дома командира форта, и сразу побежал на выстрелы. Он перемахнул через ограду и очутился в небольшом дворике, а уже оттуда, преодолев еще одну глинобитную ограду, очутился у радиостанции.
Груля рванул дверь и черным ходом ворвался в аппаратную, держа винтовку наготове. Он появился так неожиданно, что оба — Бернард и барон — вздрогнули, схватились за оружие и тут же опустили:
— Фу, черт, свой!..
— Что здесь? Контра? — Груля, готовый пустить пулю во врага, оглядел комнату.
— Гад, начал передавать… белым, англичанам про отряд. — Звонарев сбивчиво стал объяснять. — Ранил вот, скотина…
— Пришлось прикончить. — Кирвязов хмуро смотрел на матроса.
— Веселые делишки, серые братишки. — Груля удивленно присвистнул.
Еще бы не удивляться! Радист распростерт на полу, рация разбита. Только нигде нет оружия, которым бы радист мог отстреливаться и ранить Звонарева.
— А чем же он бабахал? — поинтересовался Груля, кивнув на лежащего радиста.
В глазах Бернарда мелькнул холодный, недобрый блеск. В голову пришла неожиданная мысль, и он как можно небрежнее бросил:
— Ты нагнись, под столом его пушка… — Он шагнул к матросу. — Помоги достать.
Антон Груля на секунду расслабился, нагнулся, чтобы проверить, хотя он в душе и не особенно доверял этому типу с узким лицом и блеклыми глазами, и потерял много, вернее — все. Судьба его была решена в эту секунду.
Не успел матрос нагнуться, как Бернард кинулся сзади. Нанес удар рукояткой нагана по голове.
— А-а! Гады!..
Груля качнулся, перед его глазами поплыли разноцветные круги, он едва успел схватиться за край стола, чтобы не свалиться на пол, вскинул машинально винтовку.
Но тут последовал второй удар, прикладом. Кирвязов бил остервенело.
— Вот где ты, сволочь! Шкура! — орал Бернард, целясь носком сапога в живот, — Пролез в отряд!
— Попался, сука! — понимая шефа с полуслова, выкрикивал ругательства барон и наносил удары по моряку.
Послышался топот ног, и в радиостанцию вбежали несколько бойцов. Они спешили на выстрелы и опоздали всего-то на две минуты. Бернард, опережая вопросы, крикнул:
— Скорей! Вяжите белую стерву!
Бойцы, недолго думая, кинулись выполнять приказ московского чекиста в кожаной куртке. Быстро скрутили Антону Груле руки, перехлестнули и затянули ремнями.
— Попался, голубчик!
— Сволочь, успел нашкодить. — Бернард, словно разговаривая сам с собой, отвечал на немые вопросы. — Предатель! Убил радиста, испортил радиостанцию… Белякам хотел передать о нашем отряде, что мы уже в форте!
Слово «предатель» всегда имеет магическую силу, особенно в тревожные моменты, оно мгновенно перечеркивает все заслуги и достоинства, приклеивается черным ярлыком и заставляет на человека, с которым еще вчера делил кусок хлеба, смотреть диким зверем.
— Прикончить стерву надобно!
— Погодь! — Боец с прокуренными русыми усами схватил Грулю за шиворот и стал поднимать. — Пособите!
Грулю подняли, как мешок, и поставили к стене. Он пришел в себя, с трудом открыл глаза, не понимая, что вокруг происходит, почему на него смотрят.
— Ловко прикидывался своим, чайком из самовара баловался.
— Почитай, из самого Царицына пер с нами, все выглядывал, дознавал.
— В темя его прикладом, да и весь сказ!
— Не трожь, с предателем у нас будет особый разговор!
Слово «предатель», словно ток, пронзило моряка. Так вот за кого приняли его! Он выплюнул липкую солоноватую слюну, тяжело задышал:
— Вы что, в своем уме или так опупели! Да какой же я, сука, предатель? Братишки!..
— Заткнись, стерва! — Боец с прокуренными усами сунул ему под бок тяжелым кулаком. — Нету тебе среди нас братишков!
— Это они, те двое… В кожанке Звонарев, что из Москвы, и тот, другой… Кирвязов фамилия!.. Это они! — Груля выкрикивал слова, торопясь объяснить правду. — Они прихлопнули радиста! Они предатели!
— Так мы тебе и поверили! На чекиста и партийца клевещешь, белая гнида! — Бойцы загудели, и со всех сторон на моряка посыпались вместе с ударами отборные ругательства.
Напрасно Груля пытался доказывать свою невиновность, напрасно горячился и требовал развязать руки. Веры ему не было. Только недобрые взгляды, колючие, как штыки, да равнодушные черные зрачки винтовок. Он облизнул кончиком языка разбитые взбухшие губы, грудь под разорванной тельняшкой дышала тяжело, и видно было крыло вытатуированного орла и его голову с крючковатым хищным клювом.