Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»
Шрифт:
Ладно, прочь вредные мысли. Промазал. Переходим к основному плану. Главное, чтобы Нерода вовремя на сцену выпихнул это прямоходящее высокоталантливое чучело. И доступно проинструктировал гада…
— …Товарищ Лебедев, вам все понятно? Какие вопросы? — прошептал Юрий.
— Я никуда не пойду. Меня же сразу застрелят, — прохрипел лейтенант.
— А вы держите себя с присущим вам достоинством, и удача вам улыбнется, — порекомендовал Нерода.
— Сразу выстрелят. В голову, — в ужасе предрек Лебедев.
— Андрон, вы же опытный человек
— Не понимаю, почему вы в таком случае сами не пойдете…
— Парадокс в том, что мне не поверят, — печально сказал Нерода. — Мы по уши увязли в межведомственных интригах. Как глубоко интеллигентный человек, вы, несомненно, понимаете и щепетильность нашего положения. К тому же я русский. Русский, без рекомендаций, да и вообще не отягощенный близостью к ценностям европейской культуры.
— Вы пытаетесь обмануть, — прошептал проницательный Лебедев. И почти в голос закричал: — Вы и этого Клекнета пытаетесь обмануть, и меня! Вы…
— Еще голос повысишь, я тебе башку прямо сейчас откручу, — вкрадчиво пообещал Нерода. — С вами как с умным и воспитанным человеком можно разговаривать?
— Можно, — прошептал лейтенант-художник.
Лежа на боку, Юрий видел глаза немецкого агента — Лебедеву тоже разрешили повернуться. Нерода понимал, почему Женька считает агента тронутым — в блеклых глазах художника все время отражалась какая-то сугубо посторонняя мысль. Даже сейчас, паникуя, Лебедев думал еще о чем-то. Раздвоение личности? Шиза какая-то специфическая? Непохоже. Юрию доводилось видеть душевнобольных. На войне, даже не на такой большой, много нехорошего видишь. Свихнувшиеся люди вызывают жалость и страх, иногда раздражение. Но больше все-таки сочувствие. Но никогда старшему лейтенанту Нероде не приходилось испытывать столь острое чувство брезгливости. Даже под машиной с разлагающимся трупом сидеть было куда как легче.
— Понимаете, Андрон, у нас с вами нет выбора. Мы оба выполняем приказ. И вам, кстати, легче, вам просто надо пойти и сказать герру Клекнету правду. Ничего не скрывая. Уведомите, что мы здесь, и ответьте на все его вопросы. Вы всего лишь посланец. Согласитесь, риск не так велик.
— Там идет бой, — прошептал Лебедев. — Меня могут убить даже случайно.
— Да вы прислушайтесь, Андрон. Слышите? Немцы всеми силами удерживают аэродром. Там сейчас самое безопасное место. Вы — чрезвычайно важный свидетель. Немцы заинтересованы в вашей полнейшей безопасности. Когда сядет самолет…
— А если он не сядет? — Лебедев прикусил пухлую губу. — Если здесь вообще нет вашего Клекнета?
— Черт возьми, Андрон, полагаете, я вам сказки со скуки рассказываю? Гауптштурмферер Клекнет здесь. В первую очередь за ним и присылают самолет. У Клекнета в Берлине много друзей…
Вот! Когда в упор видишь глаза собеседника, читаются малейшие оттенки мысли. На Берлин среагировал: на миг появилась полная четкость — параллельные мыслительные процессы слились в единый.
— …в Берлине много друзей и много врагов, — закончил фразу
Лебедев, видимо, решился, кинул короткий взгляд за плечо собеседника — там, у входа, скрючился Поборец. Художник вновь взглянул на старшего лейтенанта — Юрий ответил небрежной понимающей улыбкой. О, пусть недалекий сопляк слушает, пусть. Сказать никому не успеет.
Лебедев осторожно улыбнулся и попробовал вытереть взмокшее лицо, но в тесноте не смог поднять руку. Юрий вообще с трудом представлял, как можно лежать в такой узости неподвижно. Слой могильной земли ощутимо давил на тело и на психику. Черт, от этой обостренной интуиции одни неприятности.
— Раз надо, я пойду, — мужественно сказал Лебедев.
— Мы знали, что вы умный и целеустремленный человек, — одобрил Нерода и с трудом повернулся на спину.
На лицо свисали бледные корни, земля была суха, но почему-то пахла плесенью и тленом. Трофейные часы с треснутым стеклом вроде бы тикали — там, на свободе, дело клонилось к вечеру, а здесь время остановилось. Вот так в могиле и лежат. Жутковато. Медитации предаться, что ли? Да какое расслабление рядом с этим… И Мишка лежит, почти не шевелится. Сдержанный парень, а ведь поначалу…
…Тикали часы, вроде бы нарастали, приближались звуки боя. Еще час…
…Тонкое зудение-жужжание Юрий расслышал за мгновение до того, как Поборец прошептал:
— Лятят вроде…
Нерода предостерегающе уперся сапогом в бок переставшего посапывать художника, сунулся к отдушине…
В звуках пулеметной трескотни и разрывов снарядов неслась точка над вершинами сосен — вот уверенно снизилась, превратилась в двухвостое насекомое, — через несколько секунд несуразный самолет, опасно подпрыгивая, катился по полю. Мерцали винты двигателей, чернел крест на «гузке» фюзеляжа, самолет замедлял ход, от опушки к неуклюжей машине бежали немцы…
— Андрон, ваш выход. Живо! И возьмите личное оружие, вы, в конце концов, офицер, — скомандовал Нерода.
Лебедев вдруг забился, заизвивался в тесноте — показалось, что это внезапный приступ истерики, но, нет, просто лейтенант стягивал с себя гимнастерку. Потом торопливо полез через Нероду, пришлось придержать нетерпеливого посыльного, вложить «ТТ» в его кобуру…
— Пробивайтесь к Клекнету. Скажите ему всё лично. Я буду ждать его у ручья…
— Да-да! — Лебедев рвался наружу, едва ли не лягаясь.
— Выпускайте бычка, — машинально пробормотал Нерода и отпустил шаровары воспарившего к берлинской свободе таланта.
Лебедев выбрался из щели, привстал: в не очень чистой нижней бязевой рубахе, с вещмешком и гимнастеркой в одной руке, с ремнем и кобурой в другой. Не оглядываясь, пошел к поляне — колени присогнуты, руки с пожитками чуть растопырены.
— Обсерится, но дайдет, — констатировал Михась.
Нерода опомнился:
— Чего любуешься? А ну сваливай. И чтоб уцелел.
— Та памятаю. Успеха вам.