Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
Ванька хмуро кивнул.
Кто-то засмеялся. От голоса Полкмана даже лошади приседали.
– А теперь обратно к саням и давайте-ка ходу прибавим. Чтоб гости не пожаловали.
Но без гостей в этот день не обошлось.
Они пожаловали, когда санитарный обоз уже подходил в краю болота Гладкий Мох. Полкман пожалел было, что не попытался кончить тех немцев на просеке. Но жалеть надо было раньше. А сейчас надо было воевать.
И партизаны бой приняли, прикрывая отходящих измученных десантников.
Бой в лесу – страшная штука. Не видно ни черта. Кругом кусты, деревья, и из-за каждого куста, из-за каждого дерева может выскочить враг. Люди больше стреляли куда-то в сторону, откуда лаяли немецкие автоматы, хлопали карабины и басовито гудели короткими очередями пулеметы.
Кто слышал чешущий звук немецкого «МP», тот никогда его забыть не сможет. Как и не сможет забыть, как косит ветки пила немецкого «MG». Но это вспоминается потом, на старости лет, а до этой старости надо еще дожить.
Ванька Фадин о старости не думал. Более того, он был уверен, что до старости не доживет. Не успеет. Он просто стрелял на любой звук, на любое шевеление веток, на любое мелькание белых маскхалатов. От каждого выстрела трехлинейки закладывало уши, хотя Ванька уже научился стрелять с открытым ртом. И очень болело отбитое отдачей плечо. Но и этого он не замечал. Он просто бил, бил, бил по мелькающим фигурам врагов. Кто-то из них падал, но Ванька не считал тех, в которых был не уверен.
А вот этого… Бах! Немец перегнулся в поясе и медленно завалился на бок, нелепо махая руками. Раз! Второй немец пополз к упавшему… Бах! Два! Хороший день!! Больше тут никто не пополз, хотя эти двое еще ворочались, оплескивая теплым снег. Еще два выстрела – упокоились фрицы…
– Ванька, ты как?
Он ошалело оглянулся. К нему подползла Маша Шувалова, санинструктор отряда.
– Цел, уйди отсюдова, дурища! – ломающимся голосом рявкнул на нее Ванька. Ему показалось что грозно, но Маша только улыбнулась. И поползла дальше.
А тем временем позади оборонительной линии партизаны разворачивали свою артиллерию. Снаряды берегли, выжидая удачный момент.
И он пришел. Немцы зачем-то стали небольшой толпой перебегать дорогу. Наводчик сорокапятки словил их удачно, вмазав фугасным снарядом прямо в центр бегущей кучки. И фрицы разлетелись в разные стороны, разбрасывая вокруг руки, ноги, головы и прочие части тела.
Дядька Мирон Авдеев служил еще в царской армии артиллеристом. Пригодилось, вот опять немцев погонять… Без вилки, между прочим! А на вилку снарядов-то и не хватит. Один остался. Эх, руки чешутся еще бахнуть! Но Мирон выжидал… Мало ль чего…
Но фрицы повели себя странно. После первого же отпора подались обратно. А обычно давили и давили.
«Струсили, что ли?» – разочарованно подумал Ванька Фадин, решив, по мальчишеской жадности, что две зарубки это мало.
«Ну, слава тебе господи! Сбёгли!» – облегченно вытер лоб дядька Мирон.
А Полкман решил, что немцы сейчас перегруппируются и снова полезут. И озабоченно думал о десантниках, которые сейчас ползли за проводником по мокрым снегам Гладкого Мха.
А Маша Шувалова ни о чем не думала, перевязывая плечо раненого товарища, и ворковала извечное женское:
– Потерпи, милый, потерпи, все хорошо будет…
«Милый» же ругался на березу:
– Хушь ты и русское дерево, но зачем пулю-то немецкую в меня срикошетила? Обратно б послала… Ушшшш…
– Тише, голубчик, тише, – бинтовала его Маша.
Голубчик Маше в отцы годился. Впрочем, раненый мужик для женщины всегда в ребенка превращается.
Маша осторожно затянула узел и помогла надеть сначала кофту, а потом ватник.
И побежала дальше.
По бедру ее била граната, которую она всегда носила в кармане. «На всякий случай», – невесело шутила она. Навидалась уже в оккупации разного. О чем и вспоминать-то не хочется. Не то что говорить.
И надо же было так случиться…
Какая-то дурная пуля, прилетевшая из глубины леса, когда бой уже и затихал одиночными выстрелами, ударила именно в этот карман.
Маша погибла мгновенно, разорванная взрывом пополам. Единственная погибшая у партизан в этом бою. Бывает такое на войне.
Хоронили ее на следующий день. Без гроба. Не было времени на гроб. Вырыли яму на партизанском кладбище. Сложили куски ее тела на дерюгу. Завернули. Положили в яму. Закопали. Рядом с деревом. На деревце вырезали ножом: «Мария Шувалова. 1922–1942».
Потом выстроились отрядом перед могилой. Речей не говорили. Больше плакали. Ваня только не плакал. Разучился, что ли? Или еще не научился… Полкман вышел из строя. Снял ушанку. Постоял молча. Потом поднял пистолет вверх. Отряд передернул затворами винтовок и карабинов.
Залп! Залп! Залп!
Во время третьего залпа случилось странное. Командир вдруг сделал шаг вперед, покачнулся и упал лицом вперед, прямо на могилу Маши.
И умер.
Как оказалось, от выстрела в спину. Пуля перебила позвоночник, отрикошетила от костей и, разорвав легкие, пробила сердце.
Под грохот салюта Полкмана убил, как выяснилось позже, лазутчик, назвавшийся сбежавшим из плена красноармейцем. Впрочем, он и был бывшим красноармейцем, перешедшим на службу к врагу. Имя его история не сохранила, что, впрочем, и хорошо. Остается только предполагать, как его казнили партизаны, души не чаявшие в грозном медведе Мартыне Полкмане.
Все же паскудная эта штука – война.
27
– Да, кстати, герр подполковник, вы упомянули о том, что к концу операции практически лишились командного состава бригады. Так? – продолжал фон Вальдерзее.
– Так. Погибли практически все командиры батальонов. Кроме командира первого батальона капитана Жука. Батальонами командовали комиссары. Погиб начальник штаба, был ранен комиссар Мачихин. Потери среди командиров рот и командиров взводов были еще больше. Некоторыми взводами, а то и ротами командовали сержанты.