Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
Она шла перед ним. Маня к себе. Она – шаг. Он за ней. Он – шаг. Она от него.
– Вернись, мой хороший…
Иногда он засыпал.
Потом просыпался и снова полз вперед.
Они должны дождаться. Должны!
Однажды ночью у него здорово прихватило живот. Андрей снял с себя веревку волокуш. Отполз в кусты. Расстегнул маскхалат. Снял его. Потом снял штаны. Сел, навалившись на какое-то дерево. Открыл глаза. Перед ним, мохнато распустившись почками, свисала ветка. «Верба…» – понял он. Помнил из далекого детства, бабушка домой приносила. Верба,
Когда пришел в себя – потерял счет дням.
Просто полз.
Раненый на волокуше уже давно не отвечал.
Но Андрей с ним продолжал разговаривать:
– А ты не молчи, не молчи! Помер, поди? И что, это мешает тебе разговаривать? Ты же комсомолец, ты должен!
Иногда он спал. Свернувшись в клубок.
Иногда просто лежал, смотря в голубое апрельское небо.
Иногда просто полз.
Иногда снова терял сознание от боли в животе.
А потом он увидел людей.
Они подходили к нему со всех сторон. Выставив вперед винтовки. «Фрицы… – понял он. – Переодетые. Это они специально в полушубках и ушанках…»
Он стянул со спины автомат. От усталости ткнулся лицом в снег, мокро резавший лицо осколочками льдинок. Прицелился в одну из надвигавшихся фигур. Фигура упала еще до того, как он нажал на спусковой крючок. Автомат почему-то не заработал. «Предохранитель…» – подумал десантник, но сдвинуть кнопочку не смог. Пальцы обессилели. Полез в подсумок за родной «лимоночкой». За последним шансом.
Но лишнее движение обессилило его, и он опять потерял сознание.
Шел день шестой.
А потом он очнулся в госпитале, где-то под Москвой. Вместе с тем раненым, которого, как оказалось, звали Ильшатом. Как и почему тот оказался жив, никому не известно. Только Аллаху, но тот никогда об этом не расскажет…
А батальон капитана Жука вышел из окружения. Почти в полном составе.
Бойцы того стрелкового полка изумленно провожали взглядами тощие, черные тени, тащившие на себе живых и мертвых.
Десант своих не бросает.
– Ильшат? Жив? – Первое, что Андрей увидел – знакомое лицо на соседней койке.
– Жив, Андрюха! Жив! Повоюем еще? – улыбнулся Андрею до боли незнакомый парень.
– А то! – Андрюха показал большой палец. И подмигнул.
– Тьфу, вояки… – заворчал какой-то старик и отвернулся лицом к стенке.
– Повоюем, братка. Повоюем еще! – засмеялся Ильшат. А Андрюха кивнул им обоим и уставился в белый потолок, закинув руки под голову. И улыбнулся. Жизнь продолжалась. Продолжалась и война.
Но война уже где-то там. А они пока в палате госпиталя. Ленка его дождется… Обязательно дождется…. Наверное… Снотворное сработало…
Как оказалось, они вышли четырнадцатого апреля. Спустя полтора месяца после начала операции.
25
– Однако к батальону вашего Жука мы еще вернемся, герр Тарасов. Расскажите мне вот о чем… Что произошло с вашей бригадой под деревней Черной?
– При первой попытке прорыва?
– Да, – ответил фон Вальдерзее.
– Как я уже говорил, бригада должна была выйти к деревне к назначенному сроку, но не смогла. Мы опоздали на сутки. Дивизии генерала Ксенофонтова должны были ударить раньше. Но, насколько я помню, никаких следов боя мы там не обнаружили. Естественно, при атаке деревни из замаскированных блиндажей и дотов по бригаде ударили пулеметы, был интенсивный минометный огонь, с флангов били два орудия. Первая волна десантников была буквально моментально скошена огнем. Мы потеряли, примерно, около сотни бойцов.
– Сто двадцать, если быть точнее.
– При отсутствии поддержки атака была бы губительной. Особенно если учитывать моральное и физическое состояние личного состава, а также дефицит боеприпасов. Но я хорошо помню, что деревня была практически целой. Ни свежих пепелищ, ни воронок – как будто в тылу.
– Это так, как будто в тылу, – подтвердил обер-лейтенант. – Атаки с внешней стороны не было. Более того, между деревней Черной, где форпост нашей обороны, и до линий русских окопов – не менее трех километров.
– И они не сосредотачивались для атаки? – мрачно удивился Тарасов.
– Насколько я знаю – нет.
– Мда… А радиограммы говорили совсем о другом.
– О чем?
– Ну, дословно я сейчас не вспомню, но смысл сводился к следующему…
– Они обезумели… – покачал Тарасов головой. – Они там точно обезумели…
– Что там, Николай Ефимович?
– На, читай… – Тарасов протянул лист радиограммы Гриншпуну:
Тот читал, и глаза его расширялись с каждой секундой:
«Тарасову: Я продвигаюсь западнее и восточнее Черной. Двадцать третья и сто тридцатая стрелковые дивизии еще не заняли эти населенные пункты. Совместными усилиями мы прорвемся к Черной с запада и востока и обойдем их с севера и северо-запада. Эти действия будут отмечены красной и зеленой сигнальными ракетами. Я готов открыть артиллерийский огонь по Старому Маслову, Новому Маслово, Икандово, Лунево, Пеньково, Старое Тарасово и Новое Тарасово. В ходе марша к Луневу и Осчиди по радиосигналу откроем артогонь по указанным точкам. Ксенофонтов.»
– Господи, да мы уже километрах в двадцати от Черной! – вспомнил бога неверующий, естественно, особист. – Что делать будем, товарищ подполковник?
– Что делать, что делать… Снимать штаны да бегать! Все одно они у нас дырявые. Вот что. Уходим дальше, на север. Если этот поганец не врет… Да не смотри ты так, особист! Я и в лицо ему скажу, что он поганец! Так вот, если он не врет, немцы стянут к месту боя резервы. А мы рванем в обратную сторону.
– На север?
– Да. Прорвемся через дорогу, выйдем на старую базу, а уже оттуда будем выходить к нашим. Как, особист?