Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
– Хана мне, командиииир! – раздался вдруг стонущий крик Вагиза. – Подходят, кажетсяаааа…. Аааааааа! Ааааа…
Взрыв разметал остатки крика по лесу.
Еще несколько пуль воткнулись в спину Гриши, выбив из маскхалата красные брызги.
«Ну, все. Убили…» – подумал он, сдергивая кольцо с единственной в его отделении гранаты типа «Ф-1». «Хорошо, хоть пожрать успел…» И потерял сознание. В себя он уже не пришел, но рука его разжалась именно тогда, когда к его телу осторожно подходили трое немцев из ягд-команды эсэсовской дивизии «Мертвая голова».
А Петю Черепова подобрали уже после стычки, когда бригада ворвалась на позиции, оставленные фрицевскими минометчиками. Ему повезло. Единственная пуля вошла ему в висок и вышла из другого, не задев каким-то чудом кости черепа. Его эвакуировали в лагерь раненых на Гладкое болото, где он шутил, приходя время от времени в сознание:
– А нет у меня мозгов! Вот немец и не убьет меня! И фамилия моя сокровенная – Черепов! – А сам все вспоминал Гришку и Вагиза…
Мишку, кстати, съели в тот же вечер. Вместе с костями и печенью.
24
– А вы, Николай Ефимович, поддерживали связь с тем батальоном, который ушел на старую базу?
– С батальоном капитана Жука? Пока была возможность – поддерживали, – ответил Тарасов.
– Каково положение было у них?
– Насколько я знаю, их постепенно эвакуировали оттуда. До наступления оттепели самолеты регулярно садились на болото.
– А когда снег стал таять? – продолжал спрашивать немец.
– А этого я уже не знаю. По объективным причинам, – Тарасов машинально коснулся белой повязки на голове.
– Тогда предположите, герр подполковник! Вы же должны хорошо знать Жука. Что он будет делать, когда самолеты будут не в состоянии приземляться?
Тарасов посмотрел в окно. Снег на улице уже давно превратился в жидкую кашу. Уже при первой попытке прорыва часть десантников побросала лыжи. Действительно, не сегодня завтра Жук останется без связи с Большой землей. И что тогда?
– У Жука есть два варианта. Либо ждать, когда земля высохнет, либо идти на прорыв, – ответил комбриг обер-лейтенанту.
– И то, и другое – самоубийство, – усмехнулся фон Вальдерзее. – В первом случае – медленное, во втором – быстрое. Но есть и третий вариант. Вы можете обратиться к своим солдатам и уговорить их сдаться. Так будет проще всем. Мы относимся к пленным гуманно, вы – живой пример. Гарантируем им медицинскую помощь, еду, безопасность.
Тарасов посмотрел в голубые глаза немецкого аристократа. И вспомнил вдруг ту деревню. И покачал головой:
– Нет.
– Вы отказываетесь помочь своим солдатам? Мне кажется, это ваш прямой долг командира – беречь их!
– Мой долг как командира – выполнение поставленной боевой задачи. Я ее выполнить не смог, а потому я им больше не командир, – жестко ответил Тарасов. – Тем более, это же десантники.
– Фанатики?
– Комсомольцы. Они, скорее, застрелят меня, если я приду к ним с таким предложениям.
– Вы не поняли. Никто вас не собирается отправлять на это болото, – усмехнулся фон Вальдерзее. – Мы сделаем листовку, и с нее вы обратитесь к своим бойцам.
– Нет. Ничего писать я не буду, – снова покачал головой Тарасов.
– Напишем мы. Вы подпишите.
– И подписывать тоже не буду.
– Вы упрямец…
С этим Тарасов согласился.
– Значит, вы отказываетесь сотрудничать с нами? – прищурился обер-лейтенант.
– А вот этого я не говорил… – подполковник улыбнулся. Правда, улыбка получилась кривой. Наверное, из-за ранения. Наверное…
По какому-то странному совпадению – именно в тот момент, когда подполковник Тарасов и обер-лейтенант фон Вальдерзее обсуждали судьбу первого батальона, капитан Жук обходил своих бойцов.
Раненые отлеживались в своих шалашиках, ожидая ночных «уточек». Они не знали, что самолетов больше не будет. Вообще. Невозможно сесть на перемешанную жижу из стремительно тающего снега и болотной грязи. Разве что на поплавках. Не на лыжах. Только вот не было у авиации Северо-Западного фронта поплавков для «У-два». Последний самолет пару ночей назад так и не смог взлететь, завязнув по брюхо в болоте. Летчик ходил вокруг машины мрачный – все заглядывал под крылья, проверял зачем-то расчалки.
Да и в шалашах спать было уже почти невозможно. Вода протекала через хвойные подстилки, не обращая внимания на мат десантников. На этот же мат не обращали внимания и немцы, сменившие тактику.
По лагерю три раза в день открывала стрельбу какая-то батарея. И ведь ровно по расписанию. В девять, в час и пять пополудни.
«Завтрак, обед и ужин», – мрачно шутили десантники.
Количество раненых и убитых росло.
Необходимо было что-то предпринять. Но что? Идти по этой густой жиже почти сотню километров и с боем прорываться через линию фронта? С ранеными на руках?
– Твою же мать, все руки отбил… – внезапно сказал один из бойцов, когда Жук проходил мимо.
Капитан повернулся к десантнику. Этот был не из его батальона. Легкораненый.
– Фамилия, рядовой? Сиди, не вставай.
– Рядовой Пекахин, товарищ командир, – глядя сверху вниз, ответил боец.
– Почему ругаешься при комбате? – Война войной, а дисциплину поддерживать надо.
– Диск никак не могу зарядить, – пожаловался Пекахин. – Пальцы поморозил, не слушаются.
И впрямь. Диск для «ППШ» на семьдесят два патрона и здоровыми руками зарядить сложно. Пружина так и норовит выскочить и в лоб дать. Собирай потом патроны в снегу, ага… А пальцы у парня и впрямь… Почерневшие, опухшие…