Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
– Держи, – напарник протянул раненому пакет. – Ну если и зараза… руку отнимут и вообще на войну не вернешься. А потом как инвалиду тебе землю тут дадут…
– Не хочу я тут. Одни болота. Помнишь, на Украине какие земли? Вот я там надел возьму после войны. И тебе в аренду сдам. Ты мне поможешь или нет? – рявкнул Юрген на Дитриха.
Когда же повязка была наложена, в кустах – откуда выполз сумасшедший русский – послышался стон.
– Еще один? – схватился за карабин Дитрих.
– Сейчас посмотрим… – проворчал Клинсманн.
Они подошли к кустарнику.
– Точно… еще один… Будем резать?
Грубер собрался было достать свой кинжал с выгравированными рунами СС, но тут русский тяжело перевернулся и на ломаном немецком произнес:
– Нет. Не стрелять. Я есть племянник Вячеслав Молотов.
Немцы молча переглянулись. После чего Юрген сунул кинжал в ножны. А через час старшина Василий Кокорин стоял перед каким-то немецким офицером и рассказывал ему, что родная мать Васи Кокорина – Ольга Михайловна Скрябина – родная сестра наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова. А сам Кокорин – не старшина, а порученец командующего фронтом генерал-полковника Курочкина.
А еще через час офицеры штаба дивизии СС «Мертвая голова» вынесли вердикт, сравнивая физиономию старшины Кокорина с газетной фотографией наркома Молотова – похож.
После чего Василий вдохновенно рассказывал немцам о том, что военная политика Советского Союза заключается в том, чтобы оттеснить Германию к границам сорок первого года, затем заключить мир и лет через десять-пятнадцать напасть на немцев и покончить с ними.
Обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее потом сильно удивлялся протоколу допроса. Но когда он повторно допрашивал племянника Молотова, пришел к выводу, что это – возможно! лишь возможно! – старшина Кокорин не врет. Вернее, говорит, что думает. И что он действительно племянник Молотова. Ведь фотографию сына Молотова – Григория, уже год находившегося в плену, он опознал, как и опознал фотографию Якова Джугашвили…
После допроса обер-лейтенант вышел на крыльцо и закурил, вслушиваясь в звуки далекого боя. Это проклятые десантники пытались прорваться к своим. Эх, если бы взять в плен кого-нибудь из русских офицеров… Но на такое чудо обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее рассчитывать не мог.
Интересно, этот старшина и впрямь племянник Молотова?
22
– А я откуда знаю, – удивился Тарасов. – Мне, знаете ли, о родственниках бойцов не докладывали.
– Странно, – насторожился немец. – По крайней мере, он сам мог рассказывать о таком высокопоставленном родственнике. Да и ваше ГПУ должно было следить за ним…
– НКВД, – в очередной раз поправил Тарасов немца.
– Ну да, энкавэдэ, – поправился обер-лейтенант. – Привычка, знаете ли. Так вот, ваши эн-ка-вэ-дэ-чники…
– Энкавэдэшники, – снова поправил немца подполковник.
– Да… Конечно… Спасибо… Так вот, они должны были следить за племянником самого Молотова?
– Конечно, – криво улыбнулся Тарасов. – Должны его под белы ручки водить аж туда, куда царь пешком ходит. И прямо сейчас они наверняка рядом с ним.
– Вы уверены? – немец немного напрягся.
– Конечно! – Уверенность обер-лейтенанта во всесильности НКВД даже рассмешила Тарасова. Нет, конечно же, особисты обладали властью, но не неограниченной, конечно же. Как-то он отчитал Гриншпуна за то, что тот попытался оспорить приказ командира бригады. Так тот только извинился. Правда, дома бы Тарасов, наверное бы, не рискнул, да… Но уж опасения фон Вальдерзее отдают паранойей:
– Точно так же НКВД следит и за Яковом Джугашвили.
Фон Вальдерзее аж привстал:
– Ваши сведения…
– Да шучу я, господин обер-лейтенант! – перебил его ухмыляющийся Тарасов. – Неужели вы думаете, что лапы НКВД действительно так длинны?
– Но они же должны следить за детьми высокопоставленных чиновников? Я вот, честно говоря, не понимаю, как Сталин отпустил своего сына на фронт!
– А дети ваших партийных чиновников воюют?
– Военных – конечно. А у партийных… По-моему, у них нет детей. Вот, кажется, у Геббельса есть, но они еще маленькие, – ответил фон Вальдерзее.
– При социализме все равны – когда речь идет о Родине. И сын Сталина, и сын последнего колхозника. Может быть, это звучит пафосно, но это так. А что там у вас при национал-социализме, я не знаю.
– Я беспартийный, герр Тарасов! – гордо ответил обер-лейтенант. – Мы, военные, стараемся быть вне политики! Конечно, на войне неизбежны страдания, но вермахт всеми путями старается эти страдания минимизировать, если вы об этом…
– Я тоже беспартийный, господин фон Вальдерзее, – прервал его подполковник. – И что это меняет? Германия, ведомая национал-социализмом, напала на Россию, ведомую большевиками. Я уважаю немцев, вы знаете, у меня жена – немка…
– Вы говорили…
– Но я не уважаю политиков, развязавших эту войну, – Тарасов пристально смотрел в глаза немцу. Тот прищурился, помолчал, подумал о чем-то своем. А потом продолжил:
– Итак, комиссара Мачихина ранили и эвакуировали, майор Гринёв дезертировал, как вы выразились. Фактически вы остались единственным командиром соединения, если не считать полковника Латыпова. Каковы были ваши действия?
– Да, собственно говоря, обычные…
После того как тяжелораненые были отправлены на болото Гладкий Мох, бригада – вернее то, что осталось от соединения первой маневренной и двести четвертой – снова двинулась в свой крестный путь к линии фронта.
То, что осталось…
Около полутора тысяч десантников…
Из запланированных шести тысяч.
Кто-то полег на Поломети, кто-то в Малом Опуеве, кто-то смотрел замерзшими глазами из снегов Доброслей, Игожева, Старого Тарасова… Батальон Жука, так и не пробившийся через дорогу Демянск – Старая Русса, ждал эвакуации с Невьего Мха… Три четверти двести четвертой, рассеянные еще при переходе линии фронта…
Ни подполковник Тарасов, ни комфронта Курочкин, ни тем более рядовые десантники не знали, насколько успешен их рейд по тылам окруженной немецкой группировки.