Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Слушаю вас.
– Да нет, змей подколодный, ты не только слушаешь… Ну, не играй с огнем. Я и так с трудом держусь, еще и ты дразнишь.
– Вам все еще больно? – теперь чужая ладонь накрыла упрятанную под бинт рану. Наполеон отрицательно помотал головой.
– Да я уже и забыл об этой ерунде. Тут другое. Не люблю я в подпитии с тобой баловаться, больно боюсь сделать, не рассчитать. Протрезвею, тогда уж…
– Ну и чем вы отличаетесь от своего духовника? – насмешливо поинтересовалась темнота над ухом. – М?
Наполеон не ответил, безмолвно скользя руками
– Ничем вы не отличаетесь, – сам себе ответил Бальзак. – Ни на йоту. Будто отражения зеркальные. Ворчите на Теодора, а сами от него недалеко ушли…
– Доиграешься сейчас…
– Интересно было бы знать, до чего… – легкая ладонь от раненого места заскользила вдоль тела, вызывая у Его Величества приглушенный рык. – Кстати, – Бальзак вдруг прекратил дразнить Императора, перекатился на живот и заглянул тому в лицо, едва различая его выражение в темноте. – Вы так и не сказали, чем ваша дискуссия окончилась.
– Да чем она могла? Я напоил Теодора едва ли не до бесчувствия, а когда спохватился, уж поздно было. Так я его в опочивальню свел и Достию перепоручил, уложив. Надеюсь, назавтра худо ему не будет.
– Надейтесь-надейтесь…
– Да брось. Не грошовой же наливкой я его угощал. Вино из дворцовых подвалов старое, доброе, что от него станется… Даже тебе, неженке, поутру от него ни жарко ни холодно, а Теодор тебя поздоровее будет.
– Что ж, все же, вы навестите его завтра, а с утра позаботитесь, чтобы его не беспокоили. Надобно дать человеку проспаться.
– Это ты верно заметил.
– Вы обсуждали еще что-нибудь кроме этого досадного происшествия, нашего с вами морального облика и личностных предпочтений?
– Нет. Зато уж эти темы обсосали до костей.
– Ну и славно. Надеюсь, больше у вас таких недоразумений не возникнет.
– Тебя это волнует?
– Это было… неуютно, – Советник зябко повел плечами. – У вас не так уж много друзей – я имею в виду настоящих друзей. Происшествие утром было подобно землетрясению. Я никогда не сталкивался с этим явлением лично, однако вполне способен вообразить, насколько это ужасно: когда самое надежное, что есть, сама земля, уходит из-под ног.
– Теодор для тебя – самое надежное? – ревниво перебил Наполеон.
– Вас ничто не затмит, – успокоил его собеседник. – Как в добром, так и в дурном смысле этих слов. Я же веду речь о том, что это было до крайности удручающе. Вы лишились маршала Жукова, с которым были дружны, и вините себя в его смерти. Вы могли бы лишиться и своего духовника, и снова же винить себя в его отбытии. И я рад, что ошибался.
– Баль, Баль, – покачал головой монарх. – И кому только пришло в голову, что ты черствый? Да ты нежнее новорожденного котенка, и так же слеп, когда до людских отношений доходит… Но ты не бойся. У тебя есть я.
– Да уж, кто, если не вы…
– Вот именно, – самодовольно подтвердил монарх.
– Что ж, я нахожу,
– Если будешь болтать дерзости, я найду твоему рту более приятное мне применение.
– Вы все равно его найдете, и, коли так, не вижу причины, отчего бы не выразить свое мнение…
Только что якобы дремавший, угревшийся, Наполеон неожиданно сцапал собеседника, будто кот – мышку, и, не успел тот и слова вставить, как оказался впечатан спиной в перину, а сверху его придавил вес чужого тела.
– Я, кажется, предупреждал тебя, – хрипло прошептал Император, собственнически сжимая добычу. – Ты казался мне достаточно разумным человеком, чтобы внимать гласу рассудка.
– С каких это пор вы отождествляете с этим гласом собственный? – сделал вид, что удивился, Советник. Вид этот не обманул бы и дитя – а уж Его Величество и подавно. И он прекратил этот бессмысленный, хоть и такой приятный для него спор, завладев чужим ртом, и терзал его своим до тех пор, пока Бальзак бессильно не застонал ему в губы и не выгнулся умоляюще – и не получил того, о чем безмолвно просил, во всей его полноте.
Пока не ощутил, как любимый сам открывает ему к себе доступ, не раскрывается для него, не притягивает поближе. Такой же желающий, так же нуждающийся в Наполеоне, как и тот – в своем Советнике. Столь долгое время были они вместе и так давно проводили ночи вдвоем, что давно изучили всяческие особенности друг друга, и им вольно было не помышлять о посторонних вещах, погружаясь единственно в ощущения.
Наполеон никогда не мог даже вообразить себе, чтобы подле него был кто-то другой. Никогда он не встречал того, с кем был бы так же свободен, как рядом со своим ближайшим соратником, кто понимал бы его в той же мере и принимал бы так полно. Ему льстило то, что де Критез никогда не смотрел ни на кого другого, а если вдруг посторонние проявляли к нему интерес – всегда давал задний ход первым, попросту сбегая прочь, под надежное крыло Его Императорского Величества.
Однако и сам Советник, многажды размышляя об их отношениях, не мог придумать какой-либо достойной альтернативы. Он переживал за Наполеона, опасался за него, старался предугадать все его шаги и ошибки, предостерегал, увещевал, подсказывал, и всегда готов был покориться его воле, испытывая какое-то необъяснимое удовольствие от власти другого человека над своим существом.
Уже засыпая, погруженный более в дрему, нежели в бодрствование, и обнимая расслабленного любимого крепче, Наполеон прошептал ему на ухо:
– Ты не порицаешь меня?
– За что?
– За убийство.
Бальзак, перебарывая сонливость, обернулся к Его Величеству лицом, и прижался лбом ко лбу, будто заглядывая в глаза, в самую душу.
– Я никогда и ни за какие действия не порицал вас, – произнес он в ответ. – Что бы вы ни натворили. Вы это вы, ваши действия – часть вас. И, так как вы принимаете мои поступки, так же и я принимаю ваши. Зачем бы я стал отвергать часть вашего существа?..
Наполеон глубоко вздохнул, окончательно, кажется, лишь сейчас успокоенный, и, наконец, позволил сну унести себя прочь.