Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Только бога ради, не перечисляй мне сейчас всех своих собутыльников!.. – запротестовал духовник. – Чует мое сердце, это затянется надолго… А тебя, значит, хмель не берет?
– Не брал бы – не пил бы, – пожал плечами самодержец. – Просто люди все разные. Одни шевелятся живее прочих, другим силы от природы отмерено поболе, а третьи вот как я. Сколько на грудь ни прими – утром живчиком. Ну а ты вот тоже молодцом, прямо на глазах розовеешь. Того и гляди встать попробуешь…
– Ты что, так же и с маршалом своим, упокой Господи его душу, разорялся?
– А то как же.
– Он, должно быть, на ноги поднимался, только для того, чтобы тебе воздать по заслугам за твой шибко длинный язык…
– Господь с тобой, разве ж я со зла?
– Господь-то со мной, – вздохнул
– Да-а? – Наполеон уже едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Обернулся к Достию и поинтересовался, все еще стараясь сохранять серьезность: – Что, правда?
Молодой человек прыснул, но все же согласно кивнул. Его Величество трагично заломил брови, сплел пальцы, будто собираясь молиться, и протянул комедийным дискантом:
– Ах что ж мне теперь делать-то…
Теодор все же не выдержал и засмеялся – и смеялся долго, утирая здоровой рукой заслезившиеся глаза и выпустив из нее гребень.
– Господи, – произнес он, – что ты за невозможный человек такой, а?! Никакого сладу нет!..
– Нет, есть! – тут же возразил монарх, и в ответ на его слова духовник изобличающее ткнул в него пальцем, как бы говоря: вот, а что я только что утверждал?.. Вслед за этим Император изобразил покровительственную снисходительность – так, бывало, смотрит на детей строгий, но добрый учитель – и спросил: – Ну, как тебе простокваша?
– Ты сейчас так проговорил, будто не только в кухню за ней ходил, но и самолично корову подоил и простоквашу эту затеял, – покачал головой Теодор.
Достий даже приоткрыл рот – он за мгновение успел представить себе такую картину: ранее утро, подворье, меж коровников шествует Его Величество, в мундире с позументами, в короне, на которой играет только-только взошедшее солнце, сияет в его лучах и железный подойник...
– А что, ты бы имел что-то против? – ничуть не смутился Император. – Я, значит, правлю тут Империей, а от коровы молока не добьюсь?!
– Ты бы с ней дружбу водил, небось... Как с кухаркой...
Достий не выдержал, отвернулся и прыснул в кулачок. Впрочем, смущаться и прятаться было нечего – остальные участники беседы веселья не сдерживали.
Отсмеявшись, монарх хлопнул себя по коленям и поднялся.
– Веселье весельем, а мне, увы, пора вас покидать, – сообщил он. – Что лично мне весьма огорчительно: до чего славно нам тут сиделось… Достий, ты уж уважь сегодня святого отца, поухаживай, а то ему нездоровиться…
– Наполеон!..
– Ну что еще? – уже от двери обернулся тот. – Прекратить эти намеки на твое якобы нехорошее самочувствие или еще какие добродетели проявить?
– Нет, – святой отец улыбнулся. – Спасибо.
====== Глава 13 ======
Друзья, как заметил Достий, окончательно примирились, но разрядить обстановку мешало разбирательство: Достий не знал доподлинно, в чем оно заключалось, однако слышал, что герцог покинул дворец – очевидно, желая предать тело сына земле согласно обычаям их рода. Впрочем, его отсутствие, увы, не означало, что дело было закрыто. К гвардейцам – к которым Достий уже вполне привык – теперь добавились еще и жандармские мундиры. Обер-полицмейстер ежедневно являлся для доклада лично к Его Величеству. Наполеон за всеми этими событиями совершенно забыл, что недавно его здравие и самое жизнь были под угрозой, и случалось так, что к нему посреди совещания заглядывал доктор фон Штирлиц и выразительно глядел на часы, призывая поторапливаться. За неделю монарх осунулся и побледнел, вполне отвечая представлениям об убитом горем родиче. Бальзака Достий и вовсе почти не видел – тот дневал и ночевал в кабинете, беседуя то с одним, то с другим важным лицом, интриговал, угрожал, угождал, откровенно обманывал – с тем, чтобы спустя десять дней наконец-то дворец с утра пребывал в блаженной мирной тишине. Эта тишина подсказала Достию, что дело, очевидно, окончено, и притом без особенных потерь. Он никогда не уделял внимания прессе, однако в последнее время проглядывал
Так длилось до того дня,когда они собрались за завтраком у одного стола – как всегда это происходило, а в последнее время было нарушено – и для Достия истинной райской музыкой было услышать такое привычное ворчание.
Неприятность, кажется, была окончена.
Однако, увы, не были окончены иные дела. После герцога все как будто с цепи сорвались. Достий не успевал даже уследить за событиями – департамент за департаментом подсовывали одну заботу за другой. Полбеды было бы, кабы это являлось кратковременным оживлением – но в противоречие здравому смыслу дела наплывали одно на другое, события, требующие монаршего вмешательства, происходили практически одновременно, и Достий ума не мог приложить, как только их Император еще умом не тронулся в эдаком балагане. Вероятно, его выручала стойкость его характера, всегдашняя деятельность и ослиное упрямство. В ввиду всех этих происшествий к толковому лечению монарх, к вящей досаде Бальзака, уже так и не вернулся, лишь продолжал являться к лейб-медику на осмотры, но и то не каждый раз: Отто ужасно раздражало то, что пациента могут выдернуть буквально «из-под скальпеля» какие-то не терпящие отлагательств дела. Наблюдая за подобными событиями, отец Теодор все сетовал, что он ничем не мог бы поспособствовать – его жизнь проистекала как обычно, и никакого не имел шанса духовник взяться за заботы, с головой сейчас засыпавшие их монарха. Дошло до того, что Достий со святым отцом часто и обедали уже только вдвоем – Император с Советником перекусывали по-очереди, часто на бегу, если вообще вспоминали об этом. Духовник все пророчил, что их неугомонный правитель такими темпами свалится, а тот все бравировал, и конца-краю этому безобразию видно не было…
– И что же, – несмело произнес юноша однажды вечером, – что же, надолго такое... расписание?
Он покосился на задремавшего в кресле, уронившего голову на плечо Высочайшего Советника. Теодор лишь пожал плечами – он уже сходил позвать Его Величество, чтобы тот доправил свое доверенное лицо до опочивальни. Будить Бальзака, если он вот эдак задремлет, Наполеон запретил еще несколько дней назад – а несчастный его Советник, полностью вымотанный свистопляской с грядущим министерским разжалованием, и дневал и ночевал в компании государственных бумаг. Читал их и за трапезным столом, и, как жаловался монарх, в постели тоже. Даже во сне что-то бормотал о пошлинах, процентных бумагах, капиталовложениях и прочих предметах, совершенно для постельных бесед не годящихся.
Теперь же, под конец очередного суматошного дня, он придремал в небольшой гостиной, смежной со столовой. Тут, с наступлением холодов, они часто собирались у камина все вместе. Даже Его Величество периодически выкраивал время, чтобы посидеть тут с ними, хотя нечасто, признаться, ему выпадала такая оказия.
– Что-то долго он гуляет, – заметил духовник недовольно. – Пойду-ка потороплю его… – и с этими словами он скрылся за дверью, оставив Достия наедине со спящим. Молодой человек, пользуясь уединением, без стеснения (обычно он старался не рассматривать людей пристально, зная, что такие взгляды могут им быть неприятны) вгляделся в чужое лицо. Бальзак всегда был худ, но за последние недели, кажется, сбросил еще пару фунтов – эта битва, между кабинетом министров и Императором, была битвой не на жизнь, а на смерть, битвой на выносливость, и каждая сторона ожидала, что та, другая, падет первой.
Где-то в отдалении захлопнулась излишне звучно дверь – возможно, не без помощи сквозняка – и от этого звука Бальзак встрепенулся. Вскинул голову, прислушиваясь, и на миг на его лице отразился страх – возможно, подумалось Достию, ему снилось, что он в объятиях Наполеона, и что сейчас кто-то может застать их… Однако, едва увидев перед собой знакомое лицо, Советник улыбнулся и морщины на его лбу разгладились.
– Прости, – повинился он, – совсем я расклеился. Никакого толку от такого помощника.