Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Мерзость, – выплюнул он. – И что Гаммель?
– Гаммель, по счастью, принял это за фарс, но, увы, решил его продолжить. Больно уж идея ему по вкусу пришлась! Достий, ты теперь аккуратнее, не попадись ему на глаза. Меня дрожь берет, как представлю, что он тебе наговорить может… – Достий покрепче прижался к любимому, без слов выражая послушание, а Теодор тем временем продолжил говорить: – Я так понимаю, святые отцы на этом не остановятся, еще какую закавыку придумают…
– Экая дрянь у нас под боком притаилась, – монарх изумленно покачал головой. – Что ж с этим Синодом бы поделать…
– Знаю, что поделать. С Гаммелем уж переговорил – он согласен мне содействовать,
Его Величество сию же секунду воспрял и заинтересовался:
– Теодор, неужто ты каверзу задумал? Вот тебе и раз! Де Ментор, я смотрю, на проказы тебя подбивает.
– И не де Ментор вовсе, а наши славные святые отцы. Что до каверзы… Проста она. Мы хотим устроить публичное заседание Синода.
Монарх присвистнул, а Достий только и переводил взгляд с одного участника разговора (или теперь уже заговора) на другого.
– Полагаю, ты на них живого места не оставишь.
– Не оставлю. И затем уйду. А комнату мне прибереги, – духовник осмотрелся снова. – Хороша.
Достий уже даже привык немного к тому, что мало какое утро во дворце обходится без происшествий. Он просыпался всегда рано, ориентируясь на звук гвардейского рожка (тот звучал на четверть часа ранее заводного хронометра). Однако частенько выпадало так, что еще до этих звуков сон его тревожили чужие голоса, шаги и прочие свидетельства неких требующих внимания событий. Когда же у юноши выдалось спокойное утро, не расцвеченное никакими внезапностями, он даже не успел возблагодарить за это небеса – ибо незамедлительно убедился в собственной скоропалительности.
Началось все с того, что, приводя себя с утра в порядок, Достий открыл платяной шкаф, куда всегда убирал аккуратно свою одежду – и внезапно обнаружил, что его вещей там не находится, а вместо них есть другие. Очень похожие, однако, совершенно точно не его. Первая мысль Достия была об ошибке – горничные по недосмотру принесли из стирки ему чужие вещи. Однако спустя пару секунд он сообразил, что во дворце больше нет духовников такого же роста и комплекции, как он. Церковный люд сюда часто захаживал, но не обретался постоянно – кроме них с Теодором, которых Его Императорское Величество полагал своими друзьями и желал всегда держать поближе.
Достий несмело протянул руку и коснулся рукава сутаны – черное сукно оказалось на ощупь гладким, мягким, совсем не похожим на то, что он надевал раньше. Изменилась и обувь – его старые башмаки чудесным образом преобразились, стали новыми, и из отлично выделанной телячьей кожи – но совсем не похожими на те, в каких он обычно хаживал и какие замечал на чужих ногах, имея привычку опускать взгляд… Они были не на пряжках и не на пуговках, как Достий привык, а вовсе, кажется, должны были бы болтаться на ступне, никак не закрепленные. Тем не менее, Достий заметил, что у этих ботинок поверху идут два ряда дырок с люверсами. Внутри обуви молодой человек нашел два мотка шнурков, но все же не представлял, что со всем этим надобно делать. Ботинки выглядели странно и вызывали ассоциацию с дамскими корсетами, что Достия весьма смутило. До чего, должно быть, неловко в такой обуви ходить!
Пока Достий ломал голову над этой загадкой, размышляя, у кого бы спросить совета, и как это можно сделать, если для того уже, чтобы выйти на люди, пришлось бы облачиться в чужие одежды и эту странную обувь, в дверь требовательно постучали. Только один человек на всем белом свете стучал так – не характер звука узнавал Достий, а то, как он раздавался: будто бы сверху.
– Входите, святой отец, – пригласил он. Дверь отворилась, и на пороге возник духовник
– Ах, стало быть, и у тебя тоже, – произнес он, бросив лишь единый взгляд. – Что ж. Собирайся, идем. Нам требуется нанести визит.
– Кому?.. – удивился юноша.
– Тому, кто все это затеял, – не предвещающим ничего доброго тоном, отозвался духовник. Затем его взгляд опустился ниже, темно-русые брови недоуменно дернулись. Достий, проследив за этим взглядом, только сейчас спохватился, что держит, прижимая к себе, новый ботинок.
– Я вот... – начал он робко. – Не сумел я...
Святой отец без лишних слов зашел в комнату и закрыл за собой дверь. Следующие несколько минут Достий зачарованно следил, до чего ловко снует шнурок меж люверсами, образуя красивую и ровную шнуровку, а затем как ботинки затягивались у него на ноге. Он весьма поздно спохватился, да и застеснялся, а потому не помешал. Ко всему прочему, святой отец хоть и обращался с непривычно гладкими суконными шнурами не совсем ловко из-за руки (с кожаным шнурком для волос сладить было все же легче), занятие свое не прерывал и старался сделать его на совесть. Такое обращение, словно бы с малым ребенком, заставляло Достия робеть, но и было приятно ощутить чужую заботу. Любимый его без слов затянул шнуровку, проверил, не туго ли, осмотрел результаты своей работы и велел собираться далее.
Чуть погодя они вдвоем уже шагали дворцовыми коридорами, и Достию казалось, все глядят на них, будто стараясь подсмотреть за самыми их мыслями. Сейчас, оказавшись перед другими людьми, ему припомнился недавний разговор с Бальзаком, и Достий немножко, на крошечную долю шага, поотстал от спутника – чтобы не казалось, будто они идут рядом. Все же, он почтительный ученик и следует за своим провожатым, наставником и пастырем, только и всего…
Отец Теодор привел его, ни много ни мало, к официальному кабинету Его Величества. Постучал, и, заслышав веселое «да?» – вошел. Наполеон сидел за столом, что-то быстро записывая – кончик белого гусиного пера так и мелькал у его уха. Периодически он сверялся с каким-то блокнотом – и снова склонялся над своей писаниной.
– Доброе утро, Теодор, Достий, – кивнул он, и юноша подумал, что Император говорит сейчас тем же самым тоном, каким некогда отвечал миледи Георгине, когда та явилась оспаривать свое скоропалительное назначение.
– Чем могу быть обязан удовольствию вас лицезреть?
Достий понял, что у Наполеона отличное настроение этим утром – то ли еще не успели испортить, то ли его греет какая-то чрезвычайно приятная мысль, а может, и не одна.
– Ты знаешь, чем, – отрезал Теодор, закрывая за ними дверь и делая шаг вперед.
– Гм?
– Ни я, ни Достий тебе не Бальзак – так обходиться с нашим бытом, Наполеон. Это было недопустимо с твоей стороны!
– Чем же? – поднял брови Император, и тут-то Достий уже сообразил, кому обязан этим чудесным превращением своего костюма.
– Что это за манера такая – решать за других!
– Теодор, ты рассуждаешь, безусловно, здраво. Но взгляни на дело моими глазами: вы откажетесь, если я предложу. Так что я не стал предлагать.
– Почему ты это вообще сделал?!
– Потому что мог, – пожал плечами монарх, как будто даже удивляясь, как такой вопрос мог кому-то прийти в голову. – Вы для меня дорогие люди, и, ежели я могу хоть немного вам жизнь облегчить, не сомневайся, я сделаю это. Да и кто, если не...