Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
– Это истинно.
– Так что я намереваюсь в ближайшее время заняться тем, что обычно и полагается героям после совершения какого-нибудь подвига – в данном случае трудового. Что они там делают, а, Баль?.. – Его Величество задорно подмигнул Бальзаку, но тот лишь скривился.
– Обносят драконью сокровищницу? – выдвинул предложение он. – Перевербовывают врагов в союзников путем лживых посулов и запугивания? Совершают под шумок несколько давно запланированных актов личной мести, и все сваливают на предшественника?
–
– Ваше дело еще не окончено. Вам еще за Синодом нужно последить, до тех пор, пока новый прокурор не будет назначен и не обвыкнется окончательно. Да и если уж на то пошло, кто будет проводить дебютное собрание вашему новому кабинету министров, и пояснять им, почем фунт лиха?
– «Фунтом лиха» ты империю, надо понимать, именуешь? – поднял брови строгий и непреклонный отец Теодор. – Что-то, я смотрю, игривы вы оба сегодня не в меру, просто спасу нет.
– Мы просто рады, что этот кошмар, наконец, окончен, – вздохнул Советник в ответ. – Ты себе даже не представляешь, сколько времени и сил освободится, если кабинет министров перестанет, наконец, ставить Его Величеству в колеса палки, совать нос в дела, их не касающиеся, и прочее в том же духе.
– А эти новоявленные министры – они в курсе относительно ваших отношений? – вдруг припомнил духовник. – У них есть какое-то об этом вопросе мнение?
– Теодор, эти люди с самого начала поставлены в известность, что личная жизнь кого бы то ни было – это только его дело, и что никакие ее проявления, если только они не вредят другим лицам, не могут служить аргументом для того, чтобы строить обвинения. Ни это, ни возраст, ни пол, ни расовая принадлежность, ни какие-либо иные качества, не зависящие от воли самого человека.
– Ты уверен, что все это так свободно примут?
– У нас тут еще пока что монархия, – зевнул Наполеон в кулак. – Разберусь.
– А то кто же, если не ты, – беззлобно усмехнулся святой отец.
– Вот-вот.
– Да ты опять норовишь уснуть!.. – внезапно осенило того. – Чего это ты подскочил, если чувствуешь себя сонной мухой?
– Работы много, – неохотно отозвался Император. – Я кофе выпил, так вроде и проснулся, но не очень-то надолго, как выяснилось.
– Это не дело, – еще строже сообщил ему духовный пастырь. – Ступай-ка, да проспись хорошенько.
– Проспаться надо после обильных возлияний, а я уж не помню, сколько ни капли в рот не брал. В Загории и то с Герге не чокнулся, а уж она уговаривала – будь здоров…
– Да уж знаю, она и меня подбивала.
– Тебя она стесняется, ты как-никак лицо духовным саном облеченное, негоже это – священника спаивать.
– А тебя, стало быть, можно?
– А отчего бы и нет, мы с ней бражничаем едва ли не дольше, чем с Балем любимся… С местными-то теперь ей и чарки не опрокинуть, и долго еще такое дело длиться будет.
–
– Вот ни капли сострадания к бедной мученице…
– А тем часом я напоминаю, что еще несколько минут назад Ваше Величество предпринимали попытку уснуть сидя и с открытыми глазами, не прекращая отвечать на вопросы, – дипломатично напомнил Советник. – Я присоединяюсь к вескому мнению нашего святого отца и взываю к вашему инстинкту самосохранения. Ступайте досыпать, мой Император.
– О, Господи!.. – Наполеон так и просиял. – Я дождался этого светлого дня: мой Советник в кои-то веки сам зазывает меня в постель…
– Спать!
– Да, да, потом-то можно и спать, конечно… Нечто я изверг какой?
Духовник со стуком захлопнул ведомственную книгу, которую все это время держал на коленях.
– С вами сегодня невозможно работать: хуже труппы Оперы, право слово… – припечатал он. – Достий, пойдем, оставим их. Пусть творят, что хотят.
– Теодор, погоди, не беги, – засобирался вдруг и Советник. Вид у него сделался чрезвычайно серьезный и ответственный. – Если уж на то пошло, то я тоже покидаю это место.
– Это еще почему? – возмутился Император.
– Отправлюсь в спальню, – сокрушенно вздохнул Бальзак. – Похоже, это единственный способ заставить вас там оказаться.
– По-моему, вышло просто отлично, – заметил Его Величество, затворяя двери спальни за ним самим и его Советником. Бальзак только тихо фыркнул, будто недовольный кот. Наполеона, впрочем, было не смутить такими мелочами – одной рукой все еще прижимая дверную ручку, будто опасаясь что кто-то посторонний мог бы ворваться к нему в неурочный час (привычка очень старая, родом из того времени, когда он еще был принцем), второй он привлек любимого к себе, беззастенчиво целуя в бледные губы.
– Отлично, – повторил он. – Враг повержен, мы справились, и я намереваюсь это отпраздновать. До завтрашнего утра мы вполне можем отгородиться от мира… – его улыбка сделалась мечтательной и предвкушающей, тогда как Советник лишь лаконично поднял одну бровь, будто вопрошая, какая еще невидаль взбрела в монаршую голову.
– Такой неприступный, – произнес Наполеон, оглаживая большим пальцем острую советничью скулу. – Посмотрим, останешься ли ты таким же невозмутимым, когда я тебя раздену.
– О боже, – Бальзак закатил глаза, – вам ведь не шестнадцать лет, чтобы…
– Это не мешает мне сходить с ума от твоего обнаженного тела. Так что да, первое, что я сделаю – это избавлю тебя от всех покровов. И не позволю ни единой тряпке скрывать тебя от меня… По крайней мере, до завтрашнего утра, – добавил он со вздохом. – Увы, мы не в Османской империи, и я не могу объявить тебя своей собственностью и лишить права на одежду вообще…
– Вам не кажется, что подобная традиция оскорбляет человеческое достоинство?