Desiderata. Созвездие судеб

Chiba Mamoru

– А ты подумал, что теперь скажут о нас соглядатаи?

– А! – Наполеон отмахнулся, будто от мошкары. – Они все равно будут говорить, что вы мои любимчики. А коли так, и на чужой рот не поставить ворот, то было бы глупо страдать ни за что, согласись.

– Как это только ты провернул?

– Да так же, как и с Балем, – Император кивнул немного в сторону, и только сейчас, проследив за этим жестом, Достий обнаружил мирно спящего на софе Советника – одетого, хотя его наряд и перебывал в беспорядке, зато совершенно босого, и со счастливой улыбкой на бледных устах.

– Умаялся, – тихо пояснил это зрелище Его Величество. – Ночь просидел над этим мусором, – он похлопал

по стопке бумаг. – Так что пускай вздремнет… Ты спрашиваешь, как, Теодор? Просто отправленные в стирку вещи дошли поначалу не до прачек, а до модисток, только и всего. Они сняли мерки, а дальше лишь дело техники.

– И что же, это обычное дело – твой визит к дворцовым прачкам? – ехидно поинтересовался отец Теодор, упирая руки в бока – совсем как это делал и сам Император. Только тот весь тянулся вверх, вероятно, компенсируя невысокий рост, а духовник наоборот, сутулился, глядя сверху вниз.

– О, Теодор, – Наполеон приложил руку к груди. – Мало в этих стенах людей, с кем бы я дружил более трепетно, чем с этими чудесными дамами… Или ты полагаешь, отчего никогда не ползли слухи о состоянии простыней моего компаньона?

Достий покраснел, а Наполеон лишь шире улыбнулся.

– Это тебя Гаммель подбил, – уверенно заявил Теодор. – Я его знаю, черту душу продаст за красивое тряпье, прости господи…

– Ну-ну, я уверен, ты преувеличиваешь. Разумеется, виконт несколько оживил мой интерес к этой теме, однако, я и прежде подумывал об этом, а теперь вот руки дошли. Оба вы вон как славно теперь смотритесь – взглянуть приятно! А то ходили бы в своем старье, пока оно...

– Наполеон!

– Ну что Наполеон? Денег вы не берете, ни один, ни другой, местечка теплого вам не справишь, о землях я и вовсе не заикаюсь: боюсь, обижу вас этим предложением. Так уж позволь мне хотя бы в этой малости о вас позаботиться!

На это духовник не нашелся, что отповести. И, воспользовавшись этим, Его Величество им кивнул:

– Давайте мы это за ужином еще оговорим, коли так охота. Мне нынче надо кучу дел переделать, хочу расквитаться да освободить себе вечерок.

– Не хитри, – сурово отбрил его святой отец. – Отлично ведь понимаешь, что до вечера мы к нарядам этим попривыкнем, и вся история потихоньку сойдет на нет.

– А чем плохо? – пожал плечами Наполеон. – Ох, Теодор, ты прямо как Баль. Тоже пришел ко мне с утра пораньше: видишь ли, не понравилась ему цена на сукно, тоже еще, нашел причину… Растратчиком норовил обозвать, да прочими нелестными словечками. Ну так я его утихомирил, сам видишь, какой он теперь смирный да послушный…

Достий снова покосился на софу. Во всем облике Высочайшего Советника лишь румянец на скулах и выдавал некоторую его живость. Во всем прочем же Бальзак походил на готовый к погребению (и отчего-то босой) труп.

– Не думай, что к вечеру я забуду, – наконец, припечатал Теодор. – Я намереваюсь поговорить с тобой.

– Неужто о нарядах?

– Нет, разумеется. О том, чтобы тебе неповадно было принимать решения за других людей. Надобно поначалу их спрашивать – вот о чем!

– Хорошо-хорошо, – поднял ладони монарх. – О чем хочешь, о том и поговорим. А теперь, если не возражаешь, я вернусь к своим бумагам.

Ничего не оставалось, как согласиться.

Далее, впрочем, события стали течь столь беспокойно, что о совместных трапезах пришлось совсем позабыть: все время кто-то приезжал, и внизу, в вестибюле, не смолкал оживленный гул. Достий выглянул было с верхнего пролета лестницы, но спускаться не решился. Казалось, что во дворец сегодня съехался едва ли не весь город – и у всех были бесконечные дела. То, как ему позже пояснил отец Теодор, были

различные городские профсоюзы в составе своих лидеров и их помощников. Министры, заслышав об окончании их дел, видимо, решили сделать вид, что всецело на стороне Его Величества, и стараются изо всех сил, чтобы передать ему все свои эти дела завершенными. На деле же, судя по всему, эти хитрецы обрушили на голову монарха огромное количество забот, направляя к нему людей, с какими обычно имели дело сами – всех и одновременно. Делалось это с той целью, чтобы подождать, когда Его Величество совершит какой-то промах или попросту не выдержит такого напряжения и отменит аудиенции и заседания – тогда можно будет на совершенно понятном основании говорить, что кабинет министров распущен быть не может, ибо в одиночку монарх не справляется.

Однако упрямства Наполеону было не занимать – он держался молодцом, и успевал между делом покрасоваться перед своим извечным спутником и помощником, который наблюдал за этими лихачествами из-под традиционно прикрывающей глаза ладони.

Впрочем, этой прыти монарху хватило от силы на неделю – постепенно живость его сошла на нет, уступая место сосредоточенной деловитости, и сам он прилагал все усилия, чтобы не позволить сбить себя с толку. Или с ног. Кабинет министров брал монарха буквально-таки измором. А тот не давался.

Святой отец все предрекал, что добром это не кончится, а Достий и рад был бы помочь, да не знал, каким образом – кроме как, разве что, вознести молитву…

Даже обсудить эти происшествия с любимым у Достия теперь не выходило – Теодор уделял много внимания тому, чтобы ввести в курс дела Гаммеля. После единственной встречи Советник, очевидно, зарекся иметь дело с виконтом, и Теодор отдувался за всех. После столь феерического знакомства и Достий старался по возможности избегать бывшего однокашника отца Теодора – он не знал ни как себя с ним держать, ни что говорить ему. А ну как тот снова примется неуемно восторгаться и задавать неловкие вопросы – что тогда Достию делать?..

Поэтому, когда в какой-то момент он видел неподалеку этого человека, то поскорее делал ноги, стараясь остаться незамеченным. На этот раз вышло так же – едва заприметив фигуру Гаммеля де Ментора в конце коридорного пролета, Достий юркнул в первую попавшуюся дверь – то оказался соединяющий переход – быстро преодолел его, и оказался в небольшой зале, предназначенной бог весть для каких целей. Планировка у нее была с одной стороны весьма игривая: зала была будто бы разграничена, как разделительными стенами, стеллажами. А с другой стороны, глядя на круглый стол и расставленные вокруг стулья, Достию поневоле думалось о собраниях государственной важности.

Он пересек уже около половины странной залы, когда услышал, как поворачивается дверная ручка. Сердце его незамедлительно рухнуло в пятки, и там замерло на миг, а после быстро-быстро заколотилось. Вот ведь, оказывается, как настойчив де Ментор… Дружелюбие его в иное время, быть может, и показавшееся приятным, Достия лишь пугало и настораживало. Ему все казалось, что этот фееричный человек не столько говорит со своими собеседниками, сколько исполняет роль и слова его – выученный текст сценария, который он отрабатывал перед зеркалом. Молодой человек заметался, заоглядывался, однако никакого в достаточной мере надежного убежища рядом не было. Тем часом, зашумели дверные петли, и Достий, уж не особо разбираясь, нырнул за ближайший стеллаж (там было выставлено нечто вроде коллекции изящных фарфоровых фигурок, изображающих танцующие пары) и затаился, надеясь, что неотступный виконт лишь заглянет внутрь, и, убедившись, что здесь нет необходимого ему, удалится.