Destroyed. Падшие ангелы
Шрифт:
Смотрит на меня долгим взглядом, оценивающим. Ни слова не говорит. Берет стул в конце комнаты, подвигает к шконке и садится рядом.
– Видишь вон того пациента, – указывает взглядом на лежащего на соседней койке мужика. Поворачиваю голову вбок. Осматриваю терпилу. Мужик на вид лет на десять старше меня. Лицо – месиво сплошное. Глаза закрыты. Голова перебинтована. В глубокой отключке.
– У вас одна на двоих беда, тот же чел заказал. Не знаю, что вы такого сделали, только вот козла этого каждый день имеют, любой, кому охота. И публика у него в хате не особо ласковая. Видишь, как разукрасили. Это я к чему говорю. На него заказ четкий. Долго точно не протянет,
– Стучать не стану, не дождешься. Спасибо за аудиенцию. Жду приглашения в пресс-хату, – отвечаю на это предложение резко и холодно.
Спустя две недели выписывают с больнички, помещают в прежнюю камеру. Похоже, буря миновала. Вроде не лезет ко мне никто, я уж было расслабился, готовился мотать срок да кумекать, что делать дальше. Если Бесу я больше не нужен, даже не представляю, куда податься. Ничего ведь не умею, кроме как в банде быть.
Только, хрен вам. Где-то месяц спустя про меня «вспоминают».
Вытаскивают из камеры, окатывают водой ледяной из шланга и засовывают в карцер, в чем мать родила. Помещение полностью без света. Ни решетки, ни окошка. Находиться можно только стоя. Вытянул руки – до стены достал. Со всех сторон бетон и холод лютый.
Эти три дня для меня словно самый страшный сон. На грани сумасшествия. По психике нехило бьет, уже через сутки практически с ума сходишь, мысли дикие в голову лезут, жрут тебя, душат. А потом приходят галлюцинации. С мамой разговариваю, плачу, уткнувшись в ее колени, а она по голове меня гладит и песенку детскую поет. И так хорошо мне в этот момент, прям будто в рай попал.
– Мамочка, мамочка, – шепчу, как безумный, про себя, стоя на коленях в промозглом аду.
Когда вытаскивают из карцера, прямо на руки конвоирам падаю, проваливаясь в глубокий обморок. Температура зашкаливает за сорок. Горю в лихорадке, не соображаю ничего. Воспаление легких, и как умудряюсь не сдохнуть или дебилом не стать, сам удивляюсь. Снова в лазарете. Три недели тишины и покоя, хоть и ломит все тело адски, кашель пробирает до печенки, но мне почти хорошо здесь. Не думал, что я, сука, живучий такой.
В общем, каким-то чудом доживаю до суда. Дают мне по полной, пять лет, полгода из которых я отмотал уже в гребаном аду. Теперь – по этапу.
На зону отправляюсь с надеждой, что эта сволочь Харченко хоть тут меня не достанет. Бес, похоже, все-таки не в курсе, что я испортил его планы. Иначе, уже давно бы привет заточкой от него передали. Как действует Бес, я знаю от и до. От него не спрятаться, не выжить, если вдруг принято решение тебя убрать, тут все четко и быстро. А надо мной просто любители измываются, Харченко подосланные.
Надеюсь, что на зоне черт богатый уже не дотянется. Успокоится, забудет о моем существовании. В первые дни пребывания меня, наконец, находят пацаны Беса. Передают то, о чем я и так давно догадался. «Батя» умывает руки. Не станет помогать за то, что операцию завалил и на бабки его подставил перед людьми серьезными. Хорошо, хоть не прознал, что по девчонке информацию я врагу слил. Был бы уже покойником.
На вторую неделю меня перебрасывают в новую камеру. И снова не везет мне – смотрящий оказывается одним из отмороженных. Первое знакомство с этим человеком заканчивается для меня отбитыми почками, месяц кровью ссать приходится. И все-таки понимаю, что тут жить можно. Привыкаю потихонечку, разбираюсь, что к чему, устанавливаю свои рамки, вливаюсь в это сборище отморозков. Драться почти каждый день приходится, но постепенно от меня отстают. Видят, что сдохнуть готов в драке. Кошу под отмороженного – таких все стороной обходят.
А потом в нашей хате появляется новенький. Щуплый такой, прыщавый, на вид не больше пятнадцати лет дашь. Но оказывается, что чуток постарше, иначе на малолетку бы загремел. Студент-первокурсник. Сел за полную хрень. Менты с травкой приняли. Впаяли распространение. Развели пацана, как лоха.
Дрожит этот студентик, как осиновый лист, сидя на своей шконке, и, вроде, не такое я проходил, а отчего-то пацана жалко. Видно, что не сможет постоять за себя, и заступиться некому.
Моемся в душе, вода ледяная приятно холодит кожу. Ощущения от теплой уже напрочь стерлись из памяти, словно и нет такого явления в природе. И все равно стояк каменный, не помогает ледяная вода ни хера, с бешенством смотрю на свой вздыбленный член. Но ни за что не поддамся/уподоблюсь тем, кто готов здесь пихать свое добро в мужскую жопу, от одной только мысли скручивает от отвращения. Придется ночью дрочить под одеялом, ненавижу это, но против природы не попрешь.
Вижу, как к намыливающемуся мочалкой студенту направляются двое любителей «поглубже и пожестче»
Тут меня взрывает от бешенства. Студент что-то визгливо кричит, когда его руки заламывают за спину и нагибают раком. Ситуация для здешнего места вполне тривиальная. Попался, лох. Ну что поделать? Нет, Рус, не влезай. Хватит тебе приключений. Но не выдерживаю отчаянных воплей, бросаюсь на насильников, один из них почти запихнул свой инструмент в мальчишку. Тот завывает от боли, визжит как свинья. Заварушка начинается нехилая. Достается мне от двух амбалов основательно. Мальчишке тоже прилетает во время драки, такой хлюпик: от пары ударов распластывается на кафельном полу, сильно расшибая лоб.
Мы оба в больничке. Пацан на соседней койке, лоб зашили, но мозги, походу, последние отшиблись при падении. Смотрит на меня влюбленным взглядом, в каждом слове заискивание, на все готов ради меня. Представляется студент Дэном и просит меня о защите.
– Я отплачу… отработаю, последнее отдам, все, что пожелаешь, для тебя сделаю, Рус. Должник теперь твой по гроб жизни, клянусь…
– Не клянись, малой, – раздраженно отворачиваюсь к стенке. И что может сделать для меня этот мальчишка? Тем более, что посетивший вечером меня сокамерник шепчет на ухо, по выходу мне нехилую месть готовят. Либо участь спасенного студента, либо перерезанное горло.
Ладно, и не таких видали. Сейчас я уже ничего не боюсь, наступил период, когда тюрьма стала домом. Досконально знаю все об этом мире. А знания – сила.
Деваться мне некуда. За несколько часов до выписки тырю со стола медсестры забытые ножницы. Раскручиваю их. Одну половинку обматываю куском простыни, сую в сапог.
В камере меня уже ждут…
– Ну что, снимай штанишки, – выходя из толпы, приближается ко мне смотрящий. А дальше все словно в замедленной съемке. В голове тишина, удары сердца бьют по перепонкам. Оглушают. Тело мое словно струна натянутая. Замираю в ожидании спускового крючка. Как только противник заносит руку для удара, выпускаю из рукава нож и бью ему в область живота. Глухота, от адреналина полная анемия чувств. Все в каком-то тумане. Вынимаю нож, а потом бью еще. Вот и все. Это было моим первым убийством. Чертой, через которую мне пришлось переступить для того, чтобы выжить.